Сибирские огни, 1973, №3

кукурузе спрячься и пережди, пока они не пройдут. А то, неровен час, останемся мы без лошадей. Ване тогда пятнадцать было, а из себя рослый да здоровый, наша порода — все крупные. Хорошо, говорит, дедушка, ладно, а тот коней выводит, запрягает же в этот фаэтон да ему наказует: ты смотри, внучек, не оплошай!. Запомни, что без отца да без матери казак — еще не сирота, а как без коня, пиши — круглый. А он строгий был, дедушка, все боялись. Спрашивает у Вани: ты все понял? А тот: да что вы, дедушка, и не беспокойтесь, спрячемся, ни одна живая душа не увидит... Да сколько мы потом этот разговор вспоминали! Как в воду глядел наш Ваня: ни одна живая душа, и правда, с тех пор его не видала. Махнул кнутом — и как сквозь землю. Когда белые ушли да наши вернулись, мой папаша с дедушкой всю кукурузу за станицей стоптали, все хутора объездили, все перевер­ нули, так хлеба не ищут, как они Ваню искали,— пропал, нету! А в пятьдесят пятом году летом, как раз жара стояла, как никогда, приходит ко мне под двор почтальон дядя Митя со своей сумкой да говорит: Нюра, папаше твоему письмо! А он уже старый был, дядя Митя, да чудаковатый, я теперь и смотрю: или шутит, или уже совсем из ума выжил? Да и говорю: дядя Митя, окстись!.. Где он, мой папаша? А он глядит на меня через очки: тЫ думаешь, дочка, я старый, так совсем уже ничего не помню? Папаша твой еще до войны помер, я и бечевку держал, когда его опускали, мы с ним на действительной вместе, дружки были,— а письмо ему и в самом деле пришло — кому дс мне его отдать, как не тебе? Да знаешь, говорит, откуда? Мне девки на почте сказали, из Бельгии письмо, это там, за Германией еще, черт-те где... Достает из сумки конверт, да такой красивый, с голубым рубчиком, и марки не наши,— мне протягивает. А я вдруг оробела да говорю: дядя Митя! Да, может, вы прочитаете? А он:, ну, давай. Должно быть, смеется, я раньше тебя твоего папашу увижу, так я ему все и перескажу. Разрывает он этот конверт, я и слышу: «Добрый день и час, дорогие мои папаша, мамаша, а также сестры Поля, Дуся и Нюра! Пишет вам ваш сын и брат...» Дядя Митя читает — а я сижу, слезами умываюсь: да бедный Ваня! Сколько воды утекло, сколько лет пролетело, теперь пишет: расска­ жу, почему я тогда домой не вернулся... да так жалостно! Он тогда уехал со двора, в кукурузе и спрятался. Тут дождичек заморосил. А он что —■мальчишка! Взял да и поднял верх, а того не подумал, что его над кукурузой видать. А белые как раз мимо шли по дороге. Да в кукурузу, да за вожжи, а он тогда в плач: что ж вы делаете, меня дедушка убьет. Они говорят: ну, ладно. Тогда сам довезешь нас до Армавира, а там вернешься. Он с ними и поехал... А там, в Армави­ ре, по ним ударили, а белые — давай, вези дальше, а он и дальше повез, потом, говорит, Майкоп, потом Краснодар, а дальше, пишет, уже и не помню, где только не был да чего только не повидал! Хочу, говорит, уехать, а они не пускают, кони нужны, а он сам тогда ночью, без разрешения, а его поймали да побили, другой раз уехал, а его другие остановили, уже черт-те где, опять забрали с собой — кабы, пишет, дедушкин фаэтон не такой приметный, убежал бы или без него