Сибирские огни, 1973, №3

А я тогда хожу целый день, сама не своя. Как же, думаю, так? У них у бедных ни разуменья большого, ни своей воли. Взял ты его, при­ грел — значит перед богом да перед людьми отвечаешь за его душу. И правда,— разве не грех? Вечером, стемнело уже, пришла я к ним под двор, потихоньку кличу: Артур, кыся, Артур!.. Затихну — нет, не слыхать. Я опять: кыся, Артур! А он вертится уже вокруг ноги да своим хвостом по лодыжке. Я ему: пойдем, говорю, до нас, будешь у меня жить — и ты при доме, и нам с Колюней все веселей. Пойдем! Так след в след за мной и пришел, так с тех пор у нас и живет... Артур! А ну-ка, иди сюда, кыс! Нет, не придет. Он сначала сидел, когда я рассказывать начала, а потом понял, что про него, и ушел. Может, запереживал. Может, из гордости. До чего умный кот. Вот веришь, сидим мы с ним днем, я вяжу, а он напротив песни поет: мур-ры-мур!.. Скажу ему: чтой-то я устала, придремну чуток. Только набок, как он тут же —• раз, и замолк. Только сидит молча и на меня смотрит. Вот я полчасика отдохну, проснусь, еще глаза не открыла —•молчит. А только глазами —1 луп, как он снова, ну тут же: мур-ры-мур!.. Кто б его учил? Да никто. Просто такой обходительный да душевный. Оно и Жулик — собака умная, да куда мне его, и так наш Колька- то гайдает с утра до вечера, а меня то на педсовет, то за педсовет, а с Жуликом, небось, и совсем бы школа пропала,— ну, куда? Так я Жулика и не взяла, у остальных людей собаки свои есть, стал бездомный. Кто косточку даст, а кто кипятком ошпарит. Похудал весь, озлился. То появится на улице другой раз, а то целыми днями не видно. А кот Артур у меня. Сначала всех мышей мне переловил, потом за крыс. А я уже знаю, когда он пошел в сарай за крысой охотиться: уж тут у него и усы торчат, и шерсть на загорбке, и шаг до того ловкий да тугой, и хвостом играет. Идет — и как будто сам собою любуется — такой кот. Бывает, другой раз и поругаю его — нарочно приспособилась, чтоб Кольке-то доставалось поменьше. И ворчу на кота, и ворчу, пока маль- чишонка-то в школе. Уже и самой надоест. Ну, думаю, слава те господи, выговорилась бабка, внука теперь пилить не будешь. А кот, он понимает, что я ему другой-то раз выговариваю. Я ему что — что всем котам говорят: лодырь ты, говорю, лодырь, лытый — лентяюга! Вон, говорю, сусала какие наел, а до дела ты, говорю, не больно придатный, тебе б только на припечке лежать, а там хоть и тра­ вушка не расти. И грубый ты, говорю, бываешь, Артур, неуважительный такой вроде, нечуткий... А он слушает-слушает, а потом фыркнет да и пошел. До-олго нету. А потом принесет крысиный-то хвост и около ног моих от так и положит. Ах ты ж, говорю ему, моя ты умница, ах ты ж, говорю, мой ты работ­ ничек золотой, мой ты защитник. Уж я тебя за это молочком! Налью в блюдце, а он на него не глянет, а только на меня от так посмотрит, ровно сказать хочет, чтоб я перед ним извинилась — и пошел. Хороший кот, я и раньше так думала, что другого такого нигде, может, и нету, а теперь и подавно, вот слушай. Сколько он у меня — вот уж год? Считай, больше. И только одно мне было про него непонятно: почему это в комнате никогда не ночует? Как вечер, так он у порога мяукать да в дверь когтями скрестись. Когда стану говорить: да чего ты, и спал бы себе на половичке под печкой, чем плохо? Нет, ему на улицу надо. Криком кричит, прямо из себя выходит, сначала жалобно, а потом уже вроде злится. Коленька другой раз