Сибирские огни, 1973, №3

а я тут и вспомнила — разве ты сам забыл? Да тогда ж все пробовали сесть на этот велосипед да покатиться, и все падали, чуть не поубива- лись — и ты его на улице подобрал потом, сел, хотел было поехать — и тоже чуть не убился; мы ж тогда, девки да молодые бабы, и домой тебя, побитого, отводили — ну, помнишь? Он от так усами зашевелил и говорит: ну и что? Это другое дело. Я ж его не украсть хотел, я только хотел спытать, как они, паны, на нем катались! Я виду не показываю, а сама рада: от, думаю, Нюра, ты ж прямо молодец — в точку попала! Вот в том-то и дело, говорю, что ни один леший на нем кататься тог­ да не умел, потому и валялся, пока не заржавел, а если бы тогда умели на нем ездить? Да на части бы его разорвали, и ты, Никифорович, пер­ вый,— или нет? А он хмурится, хмурится да опять усами, как таракан: ты меня, Ню­ ра, не позорь. Мне вон шестьдесят семь, а я все работаю, не бросаю... Правильно, говорю. И не бросишь! Потому что ты, говорю, за нее, за эту работу, держишься как вошь за кожух, тебя оттуда, с производст­ ва, не вытряхнешь. А хочешь, я скажу — почему? Гляжу, насторожился. А мне тут как раз не спалось несколько ночей, а Коля ворочается, вот я все и встаю одеяло поправить. Да один раз поправила, глянула в окно, а Никифорович мешок заносит во двор. И на вторую ночь, прямо как по заказу, он — опять с мешком, это в два часа ночи! Теперь и говорю: правильно. Ты ее и не бросишь, работу, пока весь инкубатор к себе не перетащишь — стыд и срам! Приходят ко мне на днях люди, представительные такие, важные; гражданочка, говорят, мы из комиссии, хотим, говорят, удостовериться, честно ваш сосед Микитен- ко трудится или нет. Пожалуйста, мол,— а я при чем? Они говорят: да мы прикинули, из вашего окна должно быть все видно, вот мы около не­ го и присядем. Хоть и не по-соседски, а разве выгонишь — из комиссии? Садитесь, говорю, а сама спать легла. В час ночи будят позавчера: а ну, посмотрите, гражданочка, в ок­ но — вы у нас потом будете свидетелем — видите, вон ваш сосед принес полмешка комбикорму? Куда тут деваться? Говорю: вижу!.. А вчера опять, сидели-сидели, в два часа ночи разбудили: видите, опять полмеш­ ка? Вижу, некуда деваться. Гляжу на Никифоровича, а на нем уже лица нет. Усы опустилися, рот раскрыл — и стоит. Я тогда говорю: от здесь с нами Шура Симоненкова, ты бы сказал, Никифорович, разве плохие у нее дети? А он только руками от так: да что ты, мол? Да кто это говорит? А молодежь, говорю, разве нынче плохая? А он глаза вытаращил, сказать ничего не может, а как-то так: ци!.. ци!.. ци!.. Чего ты, говорю, зацикал? А он выговорил, наконец: цены, говорит, ей нету, такой молодежи! А кто, говорю, ее позорит, тот тень на плетень наводит ради какой- нибудь своей выгоды ■—или нет? Он снова сказать не может, только: са!.. са!.. са!.. Потом рукой махнул, плюнул, и ходу от нас, да так быстро. Только у калитки оглянулся да кричит: сатаны! Лавочку вашу хотело хулиганье вчера унести, а я защитил, от дурак,— теперь сам ее с корнем вырву!