Сибирские огни, 1973, №3

О том каждый день, старики, и судим — и всяк в отдельности, и вме­ сте, когда сойдемся, а то не так? Летом под плетнем, а зимой холодно, так поближе к огоньку, к печ­ ке. Одно время, когда Коленьки не было да скучно, так у меня собира­ лись. Придут с семечками, я говорю, да давайте на пол, я потом заме­ ту — а они как будто жару придают, семечки, тут и пошел, кто про что! У этих баб, что мужья с фронта не вернулись, много ли потом было радости? Много счастья? Станем, было, жалковать, а потом кто-нибудь говорит: ой, бабы, да хватит —чего нам к людям за горем идти, если дома свои плачут? Да сидим, а за окном ненастует, да по земле потащиха, кругом хур- та, не дай бог, где по горам да в степи одному — а у нас тихо да теплоч- ко, да только бодылки от подсолнуха в печке потрескивают —то ли не радость? Тут и поговорим, тут и попоем, и поплачем... А сейчас мне и некогда, а все другой раз остановишься, да послуша­ ешь, да схватишь что, а потом думаешь и день, и другой — вот как оно в жизни бывает! Недавно я спешу, а меня Феня остановила, соседка, рассказывает. Одна женщина, говорит, потеряла сына во время войны, три годика было мальчику. В Армавире под бомбежку попали, ее ранило, а когда оч­ нулась, нету, и все. Куда делся? Ни врачи не знают, никто. Она сама от­ куда-то из-под Ленинграда, да только, когда там освободили, домой не поехала, здесь осталась: знаю, говорит, что он живой, чует сердце, все равно я его найду. И все по городам моталась — и туда, и сюда, куда только, бедная, не ездила, где только не искала, у кого только не спра­ шивала! А недавно, говорит, поехала в Ростов, идет по улице, вдруг видит: мальчик в колясочке, ну копия — ее сын. Как две капли. С ней тут что-то случилось, бросилась, на колени упала: Павлик,— кричит. А старушка, что его везла, говорит: какой же он Павлик? Это Боренька. А она плачет навзрыд, свое доказывает: нет, это Павлик, он у меня в Армавире пропал, под’бомбежкой. Тут люди собрались, успокаивают, да что вы, говорят, гражданочка, вашему-то теперь должно за тридцать, а этот вон совсем крошка. А до нее ничего не доходит, бьется, люди около коляски ее дер­ жат, а эта старушка, что маленького везла, говорит: а может, это отец мальчишонки —ваш сын? Его, и правда, Павлик, и он детдомовский, безродный, а Боренька на него —как две капли. Пойдемте к нам, мы тут рядом... Пришли, она альбом с карточками достает да этой женщине показы­ вает, та как глянула —ну, конечно, он, а то кто! Да плачет!.. А эта, те­ ща, себе: да был бы, говорит, наш Павлик живой, от бы радовался, что мамочка его нашлась... Эта говорит: как? А разве его нету? А старушка еще громче: нету, говорит, полтора месяца как схорони­ ли, у него говорит, еще с войны в голове осколок, и сначала ничего, здо­ ровый, и пил, говорит, и курил, а потом пошел и пошел беспокоить, и вот схоронили недавно, только что сороковой день отметили, еще и посуду соседям не отнесли... ой, господи, да разве не жалко? Я забыла, куда и шла, стоим с Феней, льем слезы да и говорим: ну, как вот — повезло этой женщине, что хоть концы-то нашла? Или уж луч­ ше бы так, бедной, и не знать, что живой был да только что помер? Ой, да за войну токо начни — ей как так и надо, какой с нее спрос?