Сибирские огни, 1973, №3

Не плачь, говорит, дурочка, уж если Сталинград да Курскую дугу танкист прошел, теперь не помрет, теперь долго жить будет, и ты, если что, никаким бумагам не верь: получишь, что убитый,— это меня с кем- то перепутали, хоть и трудно, говорит, меня перепутать, да не плачь, ты на меня только погляди,— а все равно могут: война да спешка. Полу­ чишь, говорит, что пропал без вести, так знай: ушел на особое задание. Главное, ты детей береги, а я приду — куда денусь? А я тогда и подумала: наверно, знал, раз предупреждал. Да с кем из бойцов теперь разговорюсь: вот может такое быть — танкист, и на особое задание? А они: может, тетка, на войне все может, раз сказал че­ ловек — значит жди. Кто вот так поддержит да посочувствует, а я ему — яблоко. Ой, говорю, да спасибо —дай бог вернуться и вам! Гляжу, товарка-то моя супится, а потом говорит: смотри, Нюра, не обижайся, я с тебя высчитывать начну — ты как хочешь. А я уже и до этого стала замечать, что мне она вроде меньше дает, чем себе оставляет. Молчу, а сама думаю: да как же так? Я и тачку тас­ кала одна, а раз еще и ее сверху яблок перла, когда она ногу подверну­ ла. И тут. Идем в эту Невинку, идем, она схватилась за сердце: ох, оста­ новилось! Ох, сейчас упаду! Баба квелая. А я и ее оклунок себе на гор- бяку, да лишь бы за мной поспевала — бегом! Шестьдесят километров, это куда — на станцию придешь вся в мыле. А потом стану думать: вроде и она права. Решила спекулировать —< какая ж тут к черту жалость? Хоть ты и сестра милосердия, а на вокза­ ле с чувалом стоишь, так тут надо только о своих делах и думать, а дру­ гие пусть — как хотят. Да яблоки теперь людям отдаю, а сама уже ста­ раюсь не смотреть, чтоб лишний раз не разговориться да не расстроить­ ся. Пока не продадим — все молчком. А она мне все равно меньше и меньше дает: да что ж, думаю, такое? Потом один раз стали деньги в уборной делить, а у нее в ритузах резинка лопнула, а оттуда тридцатки и посыпались. Я тогда руками сплеснула и говорю: ай-яй-яй, Ариша-а! Да как же тебе не стыдно? А она подбирает их с грязи, спешит, да, видно, разозли­ лась. А что? — кричит. С тобой только так и надо, с раззявой. А день­ ги это мои, потому что я свою половину продаю, а ты свою за так разда­ риваешь. Дело, конечно, хозяйское, я долго терпела, а теперь больше не хочу, надоело, давай от-то разойдемся, да и все! Да первая из уборной, а я за ней, а она не смотрит — пошла! Я кри­ чу: Ариша! Да ты куда? Она: у меня тут знакомые, я сегодня к ним но­ чевать пойду. Спрашиваю: а я? А ты как хочешь. Я с тобой больше дела не имею. И идет. Да как же, кричу, не имеешь — а яблоки, что у тебя до­ ма еще остались? А она обернулась да, как артистка, глаза вытаращи­ ла: какие, говорит, яблоки? Тебе не стыдно? Да разве мы, говорит, не все продали да не все раздарили? У меня тут как что оборвалось. Села от так на скамейку, да голову от так взяла руками, да си-ижу, вроде у меня и дел никаких нету, вроде ни о чем и не думаю. Потом очнулася, спохватилась, на часы на вокзале глянула, а дело уже за полдень, уже бы давно домой надо бежать. То хоть она и труси­ ха, Аришка, а все живая душа рядом, уже не так страшно. А как я те­ перь одна, да вдруг ночь захватит в степу — а так и вышло! Я когда в себя-то пришла, злая вдруг стала, бежала быстро, а по­ том уже осталось всего ничего, а ночь — вот она. Думаю, назад возвра­ щаться да в Петровке ночевать —тоже долгая песня, а-а, думаю, да как-нибудь пойду вперед, что ж теперь, а то ведь там, дома, ждут, не