Сибирские огни, 1973, №3

— Знаете, меня сегодня потянуло на редьку с хреном, и я вообще чувствую лег­ кость и бодрость. Во время другого телефонного разговора, — примерно за месяц до кончины Ефима Николаевича,— он, опять будучи в приподнятом настроении, сказал: — Вчера перечитал книгу Олдриджа «Охотник» — до чего же замечательно. Вот как нужно писать об охоте! Тут же-он попросил: — Пройдитесь, если не лень, по букинистическим магазинам и . поспрашивайте книжников-охотников — нет ли где продажной охотничьей литературы. Берите все, — вы знаете, чего у мевя нет, — и не стесняйтесь ценой. На эту литературу я не жалею денег. То, что Ефим Николаевич не осознавал своей болезни и уповал на выздоровление, было, вероятно, наилучшим выходом в его положении. Безысходность, если бы он знал о ней, отравила бы последние месяцы его жизни. Когда его вторично отправили, по его просьбе, в больницу («Там меня поставят на ноги...»), он, выслушав просьбу о каком-то распоряжении, спокойно сказал: — Я скоро вернусь и все сделаю сам... Он не вернулся: всего через несколько дней, вечером 18 апреля, Ефим Николаевич тихо скончался. — Мне умирать сейчас никак нельзя! — сказал он сидевшему около него сыну Юрию Ефимовичу, — и через несколько минут был мертв. Мертвое лицо его казалось истомленным и как бы выражало глубокую боль о не- свершившихся мечтах и надеждах. На гражданской панихиде в ЦДЛ звучала траурная музыка, говорили трогательные речи о его писательском пути и о том, что книги его об­ ретут долгую и славную жизнь. Это — так: творчество Пермитина будет жить, читаться и изучаться, о нем напи­ шут волнующие книги, которые запечатлеют для будущего благородный образ самобыт­ ного писателя, но в час расставанья думалось не об этом, а о том, что погас еще один, возможно, самый дорогой огонек безупречной, теплой и светлой дружбы. н*