Сибирские огни, 1973, №3

Особенно же любил он Есенина, исключая некоторые его имажинистские стихи. При его имени Пермитин оживлялся и «загорался», а иногда, поднявшись во весь рост, нараспев, гулко и звучно, читал отрывки из «Анны Снегиной» или же «Не жалею, не зо­ ву, не плачу»: Я т е п е р ь с к у п е е с т а л в ж е л а н ь я х . Ж и з н ь м о я . и л ь т ы п р и с н и л а с ь м н е ? Б у д т о я в е с е н н е й , г у л к о й р а н ь ю П р о с к а к а л н а р о з о в о м к о н е... — Вот стихи, которые идут из самой сокровенной глубины сердца, вот поэзия сло­ ва, не уступающая песне соловья, — говорил он, восторженно потрясая руками. - Вдумайтесь только в этот удивительный образ весенней рани и розового коня, — ведь это дает подлинное ощущение родного, именно гулкого, простора на утренней апрель­ ской заре, вслушайтесь в магию слов, с упором на те или иные определенные буквы — «н», «с», «р», и вы заметите, как поэзия незаметно переходит в музыку... Любил Пермитин из современных поэтов еще П. Васильева — за его размах, раз­ долье, степную вольность, и Ахматову — за ее античную четкость и ясность. Внима­ тельно следил он за развитием сибирской поэзии (как и прозы), ценил стихи П. Кома­ рова, Ал. Смердова. Среди советских прозаиков ближе других были ему Ал. Толстой и М. Шолохов, А. Новиков-Прибой и С. Сергеев-Ценский. Пермитин говорил, придавая голосу торжественность и восхищение: — Их создания: «Хождение по мукам» и «Тихий Дон», «Цусима» и «Севастополь­ ская страда» — на веки вечные запечатлели героические страницы великого русского народа, и к ним относишься как к драгоценным мраморным монументам, покрытым золотой вязью. Вместе с тем, они — живая жизнь и бессмертно живые люди, одушев­ ленные силой таланта. Да и все другие произведения этих писателей, как старые, так н современные, до глубины души волнуют своей удивительной реалистичностью, которая является основой и смыслом любого художественного творчества. Из писателей 20—30-х годов Пермитин поминал добрым словом Б. Пильняка Н. Зарудина. О Пильняке он отзывался так: — Это — писатель очень неровный, у него немало провалов и неудач, но есть и ряд таких вещей, — хотя бы «Былье», «Голый год», «Смертельное манит», — которые не забудешь, как запах весенних цветов или летний ливень сквозь солнце. Ефим Николаевич души не чаял в Зарудине, и многое в его творчестве расценивал на вес золота — за его великолепнейшую изобразительность и тончайшее чувство слова. В то же время он относился отрицательно к наличию в некоторых его рассказах свое­ образного словесного «барокко», что, по его мнению, было неорганичным и шло от Пруста, подражать которому он считал невозможным. Безмерно уважал Пермитин писателей-природолюбов — Дм. Зуева, В. Бианкн. — Их книги радуют меня, как прилетевшие по весне в город грачи, как ландыши на рабочем столе, как букет из осенних кленовых и дубовых листьев. Несколько обижался на критиков, доброжелательно писавших о нем: — Хотелось бы слышать поменьше голых похвал и побольше критического анализа языка, стиля, композиции и т. д., а также пейзажа. Вообще, все они ограничиваются только социологией, не касаясь ни моей любви к охоте и природе, сделавшей меня пи­ сателем, ни женских, дорогих для меня образов — Марины в «Горных орлах» или Тины в «Поэме о лесах». Читал Пермитин современную литературу жадно, в изобилии получал чуть ли не все журналы, усердно проходясь по их страницам карандашом (это могло бы предста­ вить для его биографов и монографистов хороший материал, касающийся вкусов, взгля­ дов и пристрастий писателя). Литературные взгляды Пермитина не были застывшими, а тем более — консер­ вативными: он проявлял и разносторонность, и широту, и тонкое понимание новизны,