Сибирские огни, 1973, №3

двинул фуражку, косо оглянувшись на милицейский «газик», где уже сидели бандиты: «Ну, под-д-длюга, погоди... Так собак и то не бьют. Вы учим мы тебя. Теперь уж точно воли не увидишь...» Кравцов сидел рядом с Таней и молчал. Краем глаза он следил за ней. Сквозь сочувствие и жалость к ней, к ее теперешнему горю, проби валась в нем и невольная гордость, даже радость за нее: как она-то се бя показала — умница, молодчина! Как она неслась по аллее — одна против трех бандитов (Кравцова она ведь не видела), бесстрашно, вся вперед, вся — порыв, не думая о себе, на помощь другому... И потом — ни звука не проронила лишнего, ни этих истерик, н воплей; тихо и незаметно она делала именно то, что необходимо делать женщине в таких обстоятельствах: сидела над раненым, пока ждали «скорую», подкладывала ему что-то под голову, расстегнула рубашку и пиджак, сняла галстук, вытерла сукровицу у рта, прибрала волосы. А потом так же несуетливо помогала врачу и ничем не выдала того, что творилось у нее на душе (ведь девчонка еще, сама-то, поди, как испуга лась!), не обременила и без того потрясенных людей еще и своим горем и ужасом. И вот лишь сейчас, в фургончике «Скорой помощи», вдали от посто ронних любопытных глаз, она не выдержала, да и то плакала тихо, стыдливо, прячась в поднятый воротник и от Кравцова, и от врачихи, которая сидела с шофером впереди и поминутно оглядывалась на ра неного. ( И все это ее поведение как бы даже ожидалось Кравцовым — уди вительная девушка, славная, русская... Такую не забудешь... Вот они встретились. И пусть ничего прежнего нет — и не будет, но теперь они едут вместе, он оказался рядом с ней в тяжелую минуту... И, может, завтра или послезавтра он увидит ее снова в больнице, хотя бы увидит! А будет лучше ей — будет лучше и ему... больше ничего и не надо.