Сибирские огни, 1973, №2
ми. Как они гонят и гонят баржи с грузом. Он рассказывал речникам о их собственной жизни, о том, чего они, привыкнув, уже не замечали. Шляхов слушал Гурина с большим любопытством. — Это" верно,— согласился капитан.—Живешь-живешь себе, день да ночь — сутки прочь, крутишься как белка в колесе; утонешь с голо вой в мелочах и как бы ослепнешь. Не видишь уже главного механизма жизни, а видишь только его отдельные винтики, чувствуешь не радость жизни, а только ее царапины, занозы да ухабы... Сколько мы глядим на ту же Обь,— обратился Шляхов ко всем,— а вот не высмотрели же в ней то, о чем можно стихи да песни складывать... — Ну, а вы, ребята, неужели не видите красоту Оби? — спросил Гу рин у Кости с Ванюшкой. — А! — отмахнулся Костя.— Ничего мы этого не видим! — Совсем не замечаем. Некогда,— вставил Ванюшка. — И Обь, и острова, и ветер, и туманы, и рассветы — все это для нас существует как факторы, помогающие или мешающие работать, ве сти судно,— объяснил Шляхов. Гурин заскучал от этих слов. — Да, работа ваша, конечно, связана с опасностями... Но в порту, в затоне есть спокойные должности... — Да вы что! — весело воскликнул Шляхов.— Торчать в прокурен ном кабинете? Да я всю зиму места себе не нахожу, ожидая весны и начала навигации! Как разольется Обь, да попрет вода! Воздух, прос тор... В городе-то и небо не увидишь. — Ага! — обрадовался Гурин.— А я что говорю? Не может такого быть, чтобы вы ничего не замечали. — Может оно и так, но только мы не думаем об этом, не говорим... Помаленьку все разошлись, и остались вдвоем Зоя да Гурин. — А я вот не верю, что человек рожден для радости,— хмуро ска зала Зоя.— По-моему, так все наоборот.— Она помешивала ложечкой в стакане чай и смотрела мимо Гурина, уткнувшись взглядом в стенку. Гурин тоже нахмурился, молчал некоторое время. — Только вы не сердитесь, Зоя,— наконец заговорил он.— Я вам по-дружески... Вот птица сидит на суку, нахохлилась, перья встопорщи ла, и ничего в ней нет особенного. Так — шар из перьев. И вдруг взви вается ввысь! И какая же она красавица, когда летит! Потому что она создана для полета... А вот вы сидите сейчас, нахохлились... Вы пони маете меня? — Но что же мне делать? — с надеждой спросила Зоя. — Лететь! И не раскисать... Учиться бы вам нужно. Вот закончится навигация — заходите ко мне, и мы что-нибудь придумаем. ...Николай запустил дизель, тот зарокотал, и все судно задрожало, затрепыхались шторки в каюте Гурина. Снова тронулись в путь. Выс павшийся, свежий, Гурин вышел из каюты. «Судить о своем здоровье надо по тому, как ты просыпаешься,— подумал он.— Если обрадовал ся утру — ты здоров!» За черной тальниковой полосой уже появилась дымчато-алая, раз мытая с краю полоска, но еще было темновато, еще ярко сияла теперь уже не оранжевая, а золотистая луна в темных хребтах, и звезды еще не гасли. На водянисто-зеленоватом, светлом небе чернели плоские, по хожие на рыб, тучки. Они лежали низко над алой дымкой. Из-за острова, как видение, как призрак «Летучего Голландца», воз
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2