Сибирские огни, 1973, №2

ные пока работы о драматургии Иванова. Статья Э. Шика «Вс. Иванов и В. За­ зубрин» о первопроходцах советского эпо­ са, об их книгах, в основу которых легли подвиги, будни, трагедии гражданской вой­ ны. Непохожие дарования и разные книги. Автор подробно анализирует и то общее, что было определено временем, логикой развития молодой литературы, и частное, обусловленное неповторимостью писатель­ ского видения. Например, в поле зрения Иванова зачастую оказывается только один эпизод борьбы, подробно «раскрашенный» деталями. Роман Зазубрина—целая, пано­ рама, охватывающая неминуемый, тяжкий путь колчаковской армии в бездну. Однако эпоха, которую старались они запечатлеть, диктовала художникам свои общие законо­ мерности. «Массовые сцены, суммарное рас­ крытие образа главного героя —народа — важнейшая особенность романа «Два ми­ ра» Зазубрина, рассказов и повестей Вс. Иванова» —многократно подчеркивает Э. Шик. «Главный герой — народ»... Да, его единый, целый образ возникает здесь поис­ тине «крупным планом». Потом, спустя годы, будет немало споров о положительном герое советской литерату­ ры. Пеклеванов и Вершинин у Вс. Ивано­ ва, Жарков и Молов у В. Зазубрина. Ав­ тор статьи изучает портреты народных во­ жаков, нарисованные писателями. Это не пресловутые «кожаные куртки», это — лю­ ди... И все-таки литературовед замечает, что иногда не хватает положительным геро­ ям Иванова и Зазубрина психологической правды, жизненной многомерности. Замеча­ ет без осуждения и упрека: они были пер­ вопроходцами. Творческая параллель «Иванов — Зазуб­ рин», которую проводит Э. Шик, законо­ мерна. Это не параллель ради параллели. Тому есть интересное и веское свидетельст­ во. В личном архиве Вс. Иванова среди на­ бросков к «Истории моих книг» мы нахо­ дим признание писателя: на «Партизан» по­ влияли зазубринские «Два мира»... В центре статей В. Скобелева и Н. Ве­ ликой —один и тот же вопрос: о поэтиза­ ции стихийного начала в революции. Меж­ ду тем, статьи —о разном. Первая из них, сопоставляющая «Партизанские повести» Вс. Иванова и повести А. Неверова, непо­ средственно посвящена этой теме. Во вто­ рой анализируется метод, стиль, мировоз­ зрение автора «Бронепоезда 14-69». Оба автора занимают — в главном —од­ ну позицию. Оба спорят с мнением, еще не­ давно распространенным .в литературоведе­ нии: с «традицией, говоря о проблемах развития русской советской прозы первой половины двадцатых годов, противопостав­ лять, как нечто абсолютно друг Другу про­ тивоположное, поэтизацию стихийной мо­ щи восставшего крестьянства и прославле­ ние организующей силы, которая вырастает на основе пролетарской революционности» (В. Скобелев). Мы видим, как возникала такая точка зрения, мешающая объективно оценить многие явления прозы, и как постепенно преодолевалась она литературной наукой. Ведь «ставшее догмой противопоставле­ ние стихийного и сознательного начала,— пишет Н. Великая,— разрушало неизбеж­ ную диалектическую их связь, их объеди- ненность в самой реальной действительно­ сти». В. Скобелев анализирует произведения Иванова и Неверова, объединенные общим интересом к судьбам крестьянства в дни со­ циальных потрясений. Он приводит слова А. Неверова о том, что «Всеволод Иванов идет не от идеи революции, а от мужицкой стихийности, от темных подземных сил, от простой мужицкой нелюбви к начальству...». Исследователь старается доказать обрат­ ное. Есть в этих построениях своя логика. Да, в основе многих ивановских коллизий лежит случай (вспомним хотя бы самогон­ ный аппарат, уничтоженный колчаковскими милиционерами и ставший для героев «Партизан» поводом к выступлению). Но, как всегда, этот частный случай был от­ нюдь не случаен, а проникнут законами назревающей в недрах деревни революци­ онной бури. Впрочем, точки над «и» в этом споре ста­ вит все же сам Вс. Иванов. Перелистывая его записные книжки, вдруг останавлива­ ешься, пораженный. Безусловно, он не помнил много лет спустя цитировавшуюся выше, забытую — 1923 года — статью А. Неверова. Но, кажется, отвечал именно на нее. Отвечал разом и всем многочислен­ ным своим критикам, обвинявшим его в прославлении стихийности. Он видел в этом один из странных и горьких парадоксов ли­ тературного процесса. Рассуждал, пытался понять: «Книга... возникает благодаря идее автора: показать то и то. Скажем, в своих книгах «Партизаны», «Бронепоезд» и т. п. я намеревался показать революционное движение среди сибирских крестьян в по­ слеоктябрьский период, как защищающее законы Октября. Такова была моя идея. Затем я написал книгу». Да, в начале книги эти принимали имен­ но так, как задумывал Иванов. Но «прини­ мали, пока не было лучшего. А когда по­ явились Фадеев и Фурманов, мои идеи, со­ гласно мнению критики, оказались не мо­ ими. Когда-нибудь, после смерти, они вновь будут моими...». В этой грустной иронии за­ ключено очень много оттенков: и боль непо­ нятого автора, и апелляция к будущему, ко­ торое —он верил — рассудит... Статья Е. Беленького «Всеволод Иванов и Антон Сорокин» проясняет небольшую, но, как мы убеждаемся, яркую страницу в биографии писателя: его «омские годы», его отношения с сибирским прозаиком Ан­ тоном Сорокиным. Странные отношения — дружба, перешедшая затем (со стороны Со­ рокина) во вражду. Перед нами сложная вязь фактов и до-