Сибирские огни, 1973, №2

окружала Пушкина и его друзей. Он пишет о сверстнике, который «кривит в усмешке губы», исподволь готовя ему «сюрприз, а может быть, удар». Он пытается урезонить усмешливого сверстника: Что нам делить? И сякнет, что ни год, Наш юный возраст, — Не н авек отпущен... И — вот главный аргумент в пользу примирения со сверстником: Чу, слыш у колокольцев Дальний взлет. Нежданно поспеш ает К другу Пущин... Желание, в общем-то, понятное. Оно по­ сетило и Ярослава Смелякова: С тех самы х пор, как был допущен в ряды словесности самой, я все мечтал к тебе, как Пущин, при ехать утром и зимой. И по дороге возле П скова — чтоб все, как было, повторить, — мне так хотелось ночью снова тебе ш ампанского купить. И чтоб опять на самом деле, п ока окрестность глухо спит, полозья беш ено скрипели, и снег стучал из-под копыт... «Как Пущин» — тоже вроде бы немалая дерзость. Но за этим сравнением —пони­ мание того, как много значит для' нас и для самого Смелякова Пушкин. Ведь даже простое посещение Михайловского, которое сегодня для многих обычный туристский маршрут, для Смелякова —поездка к Пу­ шкину. К самому Пушкину! Вот откуда и пришло это сравнение с Пущиным. Для Богучарова все проще и легче. Сверстнику своему, который вдруг стал к нему, Богучарову, недоброжелательно от­ носиться, он великодушно предлагает — как путь к исправлению —роль Пущина. 'Для кого оставлена роль «друга Пущина», к которому тот поспешает, —ну, об этом уже нетрудно догадаться. Недаром глагол «слышу» стоит в первом лице единственно­ го числа... * * * Как ни странно, все эти примеры —свое­ образная реакция иных поэтов на участив­ шиеся в последнее время призывы вер­ нуться к Пушкину, к классике. «Свои» Пушкины, появившиеся сейчас во множест­ ве стихотворений, как правило, плоть от плоти их авторов. Понятно, что в угоду та­ кому сходству черты реального Пушкина искажаются. И нередко — до неузнаваемо­ сти. Искажаются, впрочем, не только черты личности. Искажаются смысл и назначение самой пушкинской поэзии, поэзии класси­ ков. Многие сочувственно- восприняли призыв вернуться к классике, учиться у нее. И пы­ таются добросовестно следовать этому при­ зыву. Добросовестно — то есть без злого умыс­ ла. В меру своего понимания, того, какие, собственно, уроки следует брать у класси­ ков. Окати меня Алым зноем губ. Али я тебе Да совсем не люб? Солоны ветра На у стах Руси, Хоть не спраш ивай. Хоть кого спроси. Это Борис Примеров. Так начинается его стихотворение, над которым стоят вынесен­ ные в эпиграф слова Кольцова «Обойми, поцёлуй». Впрочем, эти кольцовские слова не толь­ ко вынесены в эпиграф. Они еще и пере­ ложены. Так сказать, экспрессивно усиле­ ны: «Окати меня алым зноем губ». Есть и еще одно сходство кольцовского стихотворения «Последний поцелуй», строч­ ку из которого выбрал для эпиграфа При­ меров, с этим, которое кончается так: Снег подкованный, Ночь буланая. Поцелуй меня На прощ ание. Поцелуй меня Да себя спроси, Солоны ль ветра На у стах Руси. Кольцов в «Последнем поцелуе» тоже писал о расставании, о разлуке. Это один нз главных мотивов его творчества. Он не­ посредственно связан с жизнью поэта, с личной трагедией, с его любовью к крепост­ ной девушке Дуняше, которую, по науще­ нию отца Кольцова, увезли и выдали за­ муж за другого. Дуняшу увезли, воспользовавшись крат­ ковременной отлучкой Кольцова. Отсюда такое характерное для его поэтического мировосприятия отношение к любой разлу­ ке как к трагедии. Вспоминает ли Кольцов непосредственно Дуняшу («На заре туман­ ной юности всей душой любил я милую...») или, как в стихотворении «Последний поце­ луй», пишет о ненадолго расстающихся влюбленных, сама необходимость разлуки — пусть даже и кратковременной — по его собственным словам, «мучит душу мою», мучит души его героев. Недаром в его стихотворении «Последний поцелуй» де*