Сибирские огни, 1973, №2

гом полыхали пожары, фашисты жгли ба­ раки вместе с людьми. Можно было не сом­ неваться, что эсэсовцы и нас загонят в барак, обольют его керосином и подожгут. Мы с Феней Урбан решили спрятаться в бараке № 25, который после того, как были взорваны крематории, фрицы превратили в морг — стаскивали туда трупы. Забежа­ ли мы и перепугались до смерти: перед дверьми на веревке висела красивая де­ вушка. У порога лежала старушка с ребен­ ком, кругом штабеля мертвецов, угол за­ вален трупиками детей, как поленьями. Девушка в петле — словно портрет, кото­ рый смотрит на тебя отовсюду. Не оста­ лись мы там, выбежали на улицу. А дым на улице был такой, что глаза резало. Пах­ ло горелым тряпьем. Нам навстречу попа­ ла Катя Шаденко, крикнула, что поищет своему Вовке одежонку. Вернулись в свой барак, слышим крик: «Бабы, Катьку убили. Немец застрелил!» Три женщины внесли ее чуть живую. Смертельно раненная в живот, на наших руках скончалась. Мы решили вырыть ей могилу у дверей барака. За дело взялись все, кто мог. Утрамбован­ ная, как камень, земля поддавалась с тру­ дом. Женщины быстро уставали. У ямы, похожей на нору, осталось их трое. Катя никак не вмещалась в могилу . Еще долго они рылись в земле. Кое-как по­ хоронили подругу. Потом Аня увидела Ка­ тиного Вову — он искал мать, бегая по бараку... Минуло с той поры четверть века, и вот Анна Павловна показывает мне письмо от Владимира Шаденко: «Здравствуйте, дорогая Анна Павловна! Я очень взволнован вашим письмом и рад ему очень. Меня взволновало упомина­ ние о моей маме. Радуюсь тому, что обрел близкого мне человека. Я никогда не знал материнской ласки, в которой так нуждался в детские годы. ’ В своих несерьезных, по-детски глубоких обидах я обращался к своей маме, ища сочувствия, понимания, ласки, материнской жалости. Мне казалось тогда, что я один на всем белом свете и до меня нет и не будет никому дела. Меня успокаивали мои товарищи. Не помню, где и когда я впервые узнал о гибели отца, не знаю подробностей гибе­ ли мамы. К счастью, я не испытал чувств, какие испытывают взрослые дети, узнав о гибели родителей. Но я испытываю чувство боли за то, что и сейчас лишен родительского внимания, не мог и не могу ответить сы­ новними чувствами. Отчетливо представ­ ляю, как много отняла война. Благодарен вам за то, что вы нашли меня, тем более, что это было нелегко. До скорого свидания, Анна Павловна. Передайте привет от меня вашему сыну, моему побратиму по лагерю, Виктору. Володя Шаденко». — Вскоре после этого письма, — расска­ зывала Анна Павловна,— Володя приехал ко мне. Я встретила его как родного сына. Он тогда жил в Новороссийске и учился в вечерней школе. Потом окончил ремеслен­ ное училище, попал на строительство в Но­ рильск. Армию отслужил. Сейчас учится в Ленинградской лесной академии. Вот какой цветок распустился на земле! Нужный людям, а не ветошнице-смерти, на которую обрекали фашисты всех детей. На запросы Анны Павловны пришли и печальные известия. Так, она узнала, что нет в живых Феди Урбана, умер сын Жан­ неты Наполеон. А из Польши... — Посылала я запрос в инстанции, от­ вет получила... от кого, вы думаете? От Иоланты!.. Жива. Я так обрадовалась! В Гливицах проживает. Трогательное письмо прислала. Меня мамой называет. Так и пи­ шет: «Вы у меня вторая мама. Без вас ме­ ня не было бы на свете». Узнала я, что и Данута жива-здорова, жив остался отец Елы, тоже бывший узник Освенцима — Джазга Алоес. В прошлом году Ела вышла замуж, теперь она — Квятковская-Джазга- Кобялка Иоланта. Вместе с мужем приеха­ ли ко мне в гости. В Ялте мы отпразднова­ ли ее двадцатипятилетие. Как память о нашей встрече, остались фотокарточки. Это Ела с мужем, а это — мы с ней в Ялтин­ ском порту. Теперь я собираюсь их наве­ стить. Вернусь из Сибири и вновь начну укладывать чемодан. Зимой Анна Павловна прислала письмо и несколько фотографий. Рассказала о том, как съездила в Польшу, как встретила ее Данута, как приняла дочка, где побывала, что посмотрела. Вот она с Иолантой и ее мужем в Кракове у скульптурного памят­ ника Адаму Мицкевичу, а вот — в Освен­ циме у черной стены, бывшей стены смерти. Мать! Где бы ни жила — под крышей, где полный достаток, или в жалкой лачуге, она удивительно сохраняет свое материн­ ское достоинство. Не удалось вытравить это достоинство и гитлеровским палачам.