Сибирские огни, 1973, №1

тором каких-то правил стихотворчества от бессознательного. (Например, перебой рит­ ма в одном случае воспринимается как изощренность, в другом — как простая неумелость). Это можно сравнить с тем, как читатель точно угадывает, являются ли данные сло­ ва автора его собственным, глубинным пе­ реживанием, или же взяты им извне, из чужого опыта. «ЧТО Ж! КАМИН ЗАТОПЛЮ...» Твердо знаем, что форма не существует без содержания, а содержание — без фор­ мы. Знаем, что они — единое целое. И, тем не менее, искушение определить их грани­ цы — остается. Единство единством, а по­ нятия-то все-таки два — содержание и форма. Попытаемся, — нет, не разделить их (это никому не удастся), — а хотя бы про­ сто увидеть. По методу рентгена: не наоу- шая целостности организма, просветить его насквозь. Возьмем заключительное двустишие бу­ нинского «Одиночества»: Что ж | К амин затоп лю , буду пить... Х орош о бы со баку куп и ть. Кажется, целая литература об умираю­ щих дворянских гнездах уместилась в этих двух строчках. Опустошенность, неуверен­ ность, нерешительность, безнадежность — вот черты героя приведенных строк. Это все мы отнесем к содержанию. А что же — форма? Не исчерпывают же ее ритм, рифма, му­ зыкальность или немузыкальность фразы. Они так же мало представляют форму, как, скажем, одежда человека — форму челове­ ческого тела. Это что-то сугубо внешнее, поверхностное. Да и рифмы-то тут —не ахти («нить — купить»). А во вторую строку вкралось даже вовсе неблагозвучное «ку-ку» («соба­ ку купить»). Где же здесь соответствие богатому содержанию? Значит, форма — не это. Вернее, это — далеко не вся форма. Вглядимся в строение фразы, в ее син­ таксис. Есть в русском языке вид безлич­ ного предложения, выражающий нетвердое пожелание (со словами «не худо бы», «не мешало бы»). Вот именно такой граммати­ ческий оборот и использован поэтом. («Хо­ рошо бы собаку купить»). То обстоятель­ ство, что оборот этот стоит в самом кон­ це стихотворения, придает ему дополни­ тельную весомость, и оттенок неуверен­ ности и нерешительности усиливается. Не­ уверенности и нерешительности? Так мы же вторгаемся уже в область содержания. Ведь именно этими словами мы обозна­ чили его выше. Вот она, та невидимая грань, где форма переходит в содержание. Неразделимая слитность двух сторон предмета будет еще яснее, если мы еше глубже проникнем в суть формы. Поэтическая мысль об одиночестве может быть выражена разными способами (в различной форме). Поэт заставляет героя с тоски пить у затопленного камина и меч­ тать о покупке собаки как существа, кото­ рое, может быть, скрасит его одиночество. Поэт избрал такую форму. Форму? Так ведь это же и содержание. Содержание жизни героя. Большего-то с ним ничего не происходит. ПРИНАДЛЕЖИТ — ЕМУ! Сколько хороших слов сказано о тютчев­ ском четырехстопном ямбе! Начиная с Анд­ рея Белого, посвятившего четырехстопно­ му ямбу целое исследование, и кончая но­ вейшими авторами. Игра ударений в сти­ хе у Тютчева действительно сложна, как ни у кого другого. Возьмем, например, по­ следнюю строку стихотворения «Сияет солнце, воды блещут...» В контексте она звучит так: Поют д ер евья, бл ещ у т воды, Лю бовью возд ух раство р ен , И мир, цветущ ий м ир при роды . И збы тком ж и зн и упоен. Но и в и зб ы тк е у п о ен ья Нет уп оен и я си льн ей Одной улы бки ум и ленья Измученной души твоей... Необычный пропуск ударения во вто­ рой стопе последней строки резко выделяет слово «измученной». А слово это резко контрастирует с чувством беспредельного упоения мощью природы. И тем самым выполняет большую художественную за­ дачу. Это одно из самых «тютчевских» стихотворений. Но... откроем том Пушкина и в стихо­ творении «Возрождение» (1819 г.) найдем эту строку, почти слово в слово: Так и сч езаю т заб л у ж д ен ья С измученной души моей, И во зн и к аю т в ней ви ден ья П ер во н ач ал ьн ы х , чи сты х дней. В первый момент мы несколько обеску­ ражены. Тютчевское, оказывается, вовсе не тютчевское. Но нет! У Тютчева эта строка все-таки кажется более весомой. ГРАЖДАНСКОЕ МУЖЕСТВО Понятие гражданственности поэзии не­ вольно связывается в сознании с таким понятием, как гражданское мужество. Как-то даже неудобно говорить о граж­ данственности поэзии у тех, кто специали­ зируется на бесконечном повторении обще­ известных, общепринятых, избитых истин.