Сибирские огни, 1973, №1

с кем из руководителей хозяйств. Лучший гуртоправ откормочного совхоза «Маймин- ский», отработавший на перегонах вот уже десяток сезонов, он все нужные сведения собирает загодя, поддерживая связь с совхозами и колхозами. За эти годы у него вы* работалось золотое правило: заведомо наметить для своей бригады, да и для осталь­ ных цыганских бригад, детальный маршрут перегонов, места предполагаемых стоянок, точные даты приема и сдачи каждого гурта. Семен Александрович с солдатской точ­ ностью, как военную операцию, размечает в деталях каждый такой рейд и не любит, когда кто-нибудь или что-нибудь путают его планы. Он подоспел на совещание как раз к перерыву. С непроницаемым лицом, прикрыв поседевшую бороду бортом плащ-палатки, он стоял в фойе у окна и отыскивал глаза­ ми знакомых. Тут-то к нему и подошел директор совхоза «Баргаш» Алексей Павлович Чирков. Они встретились, как давние приятели: года четыре назад бригада Панченко перегоняла гурты по договорам непосредственно с этим совхозом и принесла тогда «Баргашу» чистой прибыли что-то около трети миллиона рублей. С тех пор Чирков при встрече всякий раз вспоминал то золотое лето и приглашал Панченко на кружку пива. Но сегодня Алексей Павлович был мрачен. Да и у всех выходящих из зала лица тоже были строгие, озабоченные, поэтому Чирков ничуть не удивился угрюмости Панченко. — Ничего, Семен, — твердо сказал он на прощанье. — Как-нибудь переживем! Теперь главная беда уже позади... — Конечно, переживем, — согласился Панченко. И снова вспомнил о личной беде... Ах, Мишка, Мишка, дурная твоя голова!.. ...Вечер опускается на цыганский поселок. Солнце село. Лишь верхушки могучих кедров, поднявшихся на самый перевал, все еще купаются в золотом закатном маре­ ве. Улица затихает: умаявшиеся за день ребятишки лениво пускают по ручьям свои бумажные кораблики, да старухи, покуривая, сидят на крылечках и тоскливо глядят вдаль. Принесенная Семеном Александровичем весть о том, что нынешней весной брига* ды гуртоправов выходят в путь необычно рано, уже через пять-семь дней, взбудора­ жила весь поселок. К дому Панченко потянулись люди: степенные мужчины, бойкие на язык парни, молодухи. Даже ребятишки — и те оживились, норовили проскольз­ нуть в комнату, послушать разговоры взрослых. И лишь только старики со старухами так же безучастно покуривали на своих крылечках и так же печально глядели вдаль... Вот так всегда, каждую весну! Уже второй десяток лет живет табор оседло, и никаким калачом не заманишь теперь людей кочевать, но лишь затемнеют по весне первые проталины, лишь, задымится на перевале просыхающая дорога, — загорается в цыганских глазах эта вековая, необъяснимая, нелепая тоска. И что особенно странно — вялое, расслабленное настроение передается вскоре, хотя и ненадолго, всему по­ селку. Лишь ребятишки, родившиеся и выросшие здесь, в своих домах, равнодушно глядят вдаль. У них свои заботы и радости, у них школа и книжки, футбол, кино и рыбалка. Как та зеленая весенняя травинка, что проклюнулась на подоконнике, неист­ ребимо растет в ребячьих душах тяга к этому интересному, сложному, громадному миру, и все россказни дедов и бабок о кочевых прелестях кажутся им скучной, под­ надоевшей сказкой. Истинные дети двадцатого века! И недаром шестилетнего симпа­ тягу Сашку Антипова, сиганувшего недавно с крыши сарая прямо в лужу, кто-то на­ звал в шутку Гагариным. Теперь-то, спустя много лет, смутное весеннее беспокойство поселка вовсе не пу­ гает Семена Александровича. Такое настроение — не тоска по кочевой жизни, а ско­ рее дань цыганской сентиментальности. Но тогда, десять с лишним лет назад, эта весенняя сумятица чуть было не сгубила Семену Александровичу все дело. Трудным, конечно, было его третье жизненное испытание — должность старосты табора, но еще трудней оказалось четвертое: за короткое время он должен был заставить людей от­ бросить вековой, тысячелетний уклад кочевого быта и начать жизнь по новым нормам. Конечно, на первых порах табору крепко помогло государство: каждой семье были