Сибирские огни № 12 - 1972

нов. Длинные иглы, должно быть, мягкие, как волосы ребенка. Охота погладить, ощутить тепло жизни. Она зеленеет ярко. Почти светится. Почему?.. — Солнце! Наконец прорвались облака. Лучи залили пятачок тайги, свободной от снегового тумана, пронизали белесую пыль над ущельем, рассыпались слепящими искрами. Напряжение спало, тело расслабилось, на лице выступил холодный пот. — Надо идти. Дед хотел, чтобы солнце было. Оно появилось. Теперь надо сделать все, как он велел. Иди, Илья. Иди... Ноги едва двигаются. Словно кто-то переставляет их. Унты загреба­ ют листья. Листья горят, искрятся, будто угли. Здесь прошел дед. Две ночи назад. Легко шел, как на охоту. Всегда ходил так, легко и незамет­ но, будто боялся поранить землю. Боялся, что ей будет больно. И тут не оставил следа. Не примял брусничника, не потревожил ягоды. Даже этот клок лесной травы не помяла его нога. А ведь шел тут, между кам­ ней. Их хорошо видно с табора. Показался и пропал. Спустился в ущелье. Потом появился уже среди кедров. Последний раз. Лицо осталось в па­ мяти. Если поднять голову, можно увидеть все снова. Нет, не надо гля­ деть наверх. Дед все сделал, чтобы было легко выполнить его послед­ нюю волю. Надо взяться за этот ремешок —он свисает до самой земли. Потянуть и все. Самой слабой руки хватит, чтобы сделать это. Можно наступить ногой. Нечаянно зацепить ружьем. И тоже —все. Это походит на настороженную ловушку. На другом конце ремня привязан колышек. Он держит поднятую крышку. Совсем просто: потянуть или наступить... ...Дед никогда не ставил ловушек. Считал недостойным охотника и человека. Ведь зверь не знает всего коварства людей, идет своей тро­ пой—вдруг тяжелый кряж обрушивается на шею или спину. Можжит кости без разбора —детеныш там или мать. Летом зверь протухает, зи­ мой исклевывают птицы, растаскивает всякий хищник, мелочь. На лаба­ зе тоже сидел редко. Все бегал, следил, догонял. Теперь сделал себе лабаз, вечный. Залез по этой лестнице-слеге с зарубинками и отпихнул ее. Отрубил последний конец, что связывал с землей... А ремень, эта тонкая нить? Теперь это просто то, что может закрыть могилу. Только немного натянуть. Да... Он все приготовил за­ ранее. Может, в прошлом году, может, раньше. Где все это делал? Не здесь. Тут все в первозданном виде. Даже следов костра не видно. Все принес откуда-то, ничем не нарушил природу первобытного уголка. Будто здесь нет его. Поэтому лестницу велел бросить в реку... Да. Гово­ рил, что без памяти сердце человека становится пустым и помирает. Не только говорил. На Витиме просидел ночь у пристанища родителей. Сыну сделал памятник. О себе ничего не захотел оставить. Ни холма, ни креста. Ничто не расскажет, не напомнит о нем людям. Зачем ушел, амака? Поступил по законам своего мира! Как тот изюбрь, для которого не хватило места в тайге. Разве обязательно быть вожаком, прокладывать тропы? Надо уступить это право другому, когда приходит время. Что скажешь, амака? Ничего. Теперь ничего... Темно и сумрачно под кедрами. Дышать трудно, будто глотаешь черствый кусок. Солнца уже нету. Облака опустились. Висят над самым ущельем. Сейчас пойдет снег. — Прощай, амака. Прощай... Остается выполнить последнее. Развести огонь, маленький костерок. Вот и снег. Пошел густо. Валит. Не успевает стаивать на руках. Скапливается за воротом телогрейки. Тело трясется в ознобе. Спички