Сибирские огни № 12 - 1972

Все семейство вело себя, как в-лесу. Просыпалось на заре, распевало во все горло. Теперь этого не будет. Дом с акациями не будет походить на таежную сторожку. Наде нравится. Но сейчас ей не до того. Ждет ребенка. Кто будет? Может, двое. Лучше сын. Сын. Как он будет звать отца*—ами или папа. Папа:, ами. Нет, сердце не может выбрать, как лучше. В нем нет такого слова, и губы не учились произносить его. Потому что папы — ами не было. Есть два незнакомых человека с од­ ной фамилией. Один в гимнастерке и портупее — это председатель по­ селкового Совета Багулов. Второй в маскхалате, со снайперской вин­ товкой в руках — это боец Багулов... Ветер снова прошумел в вершинах деревьев, сник, потянул опять, напористо; остро запахло снегом5, Илья с трудом поднялся на ноги, прислонился спиной к дереву. Стоял, глотал холодный воздух* пахнущий снегом, в голове прояснива- лось, проходила вялость. — Верховой ветер. Дует с гольцов, — проговорил он громко, слов­ но хотел услышать свой голос. Слова прозвучали глухо и тоскливо. Сказал еще. Голос окреп. — Ветер дует с гольца. Там скала с рисун­ ками деда. Памятник бойцу Багулову. Старик знал отца, а сын его не знает. Теперь хочет узнать, хочет увидеть, хочет понять, как человека: чем жил, о чем мечтал. Он должен знать отца. Но кто поможет в этом?.. Деда нет. Есть лишь голец, бори, есть след к нему, оставленный дедом... Илья крепче прижимался к ели, упрямо глядел в сторону невиди­ мого гольца. Он будет стоять так, чтобы не поддаться сну, потому что должен мысленно пройти весь последний путь старика, припомнить все... Все уходит в забвение. Время стирает в памяти события, как солн­ це сводит утреннюю росу, но порой, будто бы в насмешку оставляет какой-нибудь пустяк. Забылся сам таежный поселок, а остался в па­ мяти высокий столб. Он стоит в самом центре. На нем большой черный громкоговоритель, похожий на воронку. Когда он молчит, на него уса­ живаются птички и занимаются своими делами: громко щебечут, чистят перья. А говорит он три раза в сутки: утром, в обед и вечером. И когда говорит, то содрогается весь, даже столб дрожит всеми своими боло- нями. Ну, а птички убираются подальше... Потом громкоговоритель сняли, убрали и столб. Однако он остался в памяти, а поселок забылся. Забылся дом, в котором родился... Теперь там пустырь. Бурьян и груды кирпича. К реке, как высох­ шие ручьи, тянутся тропинки. На берегу перевернутая старая лодка. По ней бегает кулик, беспрерывно кланяется, может, ищет пищу, но кажется, он приветствует пришельцев. Наверно, успел отвыкнуть от людей, хотя земля еще пахнет жилым, пахнет едким стылым дымом, жженой известкой, кожами, прелым навозом. У бывшей фермы под ле­ сом небольшое поле. Оно тоже не совсем одичало, топорщится редкими стеблями ячменя, проросшего из опавших зерен. Помирающее поле почему-то сливалось с образом самого старика. Он сидел на груде кирпича согбенный и жалкий. Не двигался, не пода­ вал признаков жизни, только вылинявшие волосы шевелились от сла­ бого дыхания реки. Отчего так печалится? Поселок перевезли на другое место. Соединили с русским селом. Сделали крупный колхоз. Теперь там большое современное село. О чем горевать? Здесь был его дом?! Но жил-то в нем сколько? Все время бродил по тайге. Без сожаления