Сибирские огни № 12 - 1972

— Баууу! Ружье чуть не выскользнуло, удержалось на ремне, надетом на руку. Было что-то мощное и жуткое в этом отрывистом реве. Хотя кричал безобидный гуран и кричал потому, что испугался чего-то. Шел, наверное, к ключу или на солонец, уловил человеческий дух. Вон 'бросился наутек, слышно, как хрупают ветки под копытами. Ревет коротко, будто отфыркивается. — Бау! Ау!.. Ау!.. Близко был. Но в такой тьме ничего не увидишь. Даже к дереву подойдет —не заметишь. Какая это охота? Сиди, как слепая сова... Хоть дед говорит, что звери сейчас сухие, вымерзли за зиму и отощали, все равно мясо, свеженина. Старик стал почти вегетарианцем. Таскает с собой вяленую солонину, охотиться не хочет: самцы худущие, самки бе­ ременны. Глухаря только добыть и можно, откормился на ягодниках за зиму. А где он этот откормленный глухарь? До утра сидеть надо. Все тело затекло. Глаза слипаются. Надо привязаться к дереву. Снять с ружья ремень и привязаться... Тайга не потревожила сна. Пробудился на восходе солнца. И то не сам по себе: почудилось, кто-то тянет волосы на затылке. Ухватил щепотью и тянет. Вспотел, пока разобрался, в чем дело. Оказывается, смола приклеила. Хотел поднять руку, чтобы отклеиться потихоньку, а она не шевелится. Не двигается и другая. Не слушаются ноги. Стран­ но чувствовать себя в таком положении: все есть, все на месте, а ше­ вельнуться невозможно. Но тут не до размышлений. Пришлось мот­ нуть головой хорошенько. Клочок волос остался на лиственнице, иглы пробежали по телу, зато отклеился и руки оживать стали. Тут, навер­ ное, проснулся окончательно, пришел в себя. Отчетливо, ясно услышал монотонные звуки, как будто кто-то очень быстро и резко щелкал зу­ бами, пытаясь вывести мелодию, но не получалось. Вступал другой, на­ лаживался, вдруг тоже обрывал. Глухари поют! Совсем близко. Один —вот он, сидит на лиственни­ це. Весь на виду. Застыл. Молчит. Слушает. Черный, как смоль, перо золотится, горит от солнца. Фотоаппарат бы. Отличная картинка: край солнца выглядывает из-за горы, плоская вершина, заросшая ерником и голубикой, зеленая лиственница и он, весенний певец... Ну, пой! Давай пой, пока не попал на мушку. Глухарь вытянул шею горизонтально, приподнял крылья, распушил хвост и запел. Теперь он пел увлеченно, закрыв глаза, подавшись вперед. Казалось, сейчас снимется с дерева, поплывет над тайгой, как корабль по тихой воде. Песня будет плыть рядом, пробуждая в душе тихую не­ осознанную радость. Это была песня самой природы, понятная только ей, вобравшая в себя и этот неторопливый восход солнца, и блестки росы на молодой ворсистой хвое лиственниц, и бездумное бормотанье ручья, и легкомысленный трепет осин, и сдержанное постанывание старого кедра... Солнце вывалилось из-за горы. Птица защелкала резче, точно за­ стучала клювом по металлу, вдруг оборвала песню. Наступила какая-то необычайная ждущая тишина. — Пой. Помни, пока ты поешь—ты живешь. Мне жалко тебя, но что делать... Пой, птица... Глухарь не пел. Водил головой, слушал. Видно учуял опасность. Он представлял хорошую мишень. Стоит поднять ружье, и ему уже никогда больше не петь. Ружье... Где оно?! Глупец. Сидел с пустыми рука­ ми и не заметил. Ружье лежит под деревом. Глупее семи дураков, как вы­ ражается старик. Надо было привязать ружье тоже. Может, осторожно