Сибирские огни № 12 - 1972

Вот разлад и пошел, когда свобода вышла... иы за свое, а они —за свое... Навроде вот как ты и хозяин твой. Ты пастух и подох­ нешь пастухом, а хозяин твой —буржуй, живет себе и никаких...» Мало что понял наивный степняк из этих окаленных болью слов русского: не терпе­ лось показать Бийбал полученный от него аодарок —пояс, «красную тесемочку, сини­ ми буквами расшитую». Оставив гостя око­ ло табуна, помчался он в аул, а по доро­ ге— за обещанные колчаковцами красные бусы («ах, какая бы стала красавица Бий­ бал в этих бусах!») простодушно рассказал ям о встрече с русским большевиком: «У мой табун остался... кароши большей- бек!» Так и не суждено было темному «киргизу» постичь смысл всего, что произо­ шло вслед за его рассказом: не понял он ни того, почему русские, обещавшие ему бусы, связали арканом и били нагайкой другого русского, подарившего ему пояс; почему связанный русский, увидев Омара, «единственное слово сказал, полное злобы и отчаяния —сволочь!» Выхватил Омар из рук казака бусы, вскочил на коня, галопом помчался к аулу бая Абакира, и тут настигла его казачья ауля: не захотели колчаковцы ценою жиз­ ни какого-то «инородца» рисковать тайной о пойманном большевике: «Глухо раздался выстрел,— озеро звук украло,—Омар силь­ но дернулся в седле и, падая, видел бу­ сы — красные-красные бусы...» Рассказы К. Урманова 20-х годов, наря­ ду с другими произведениями советских писателей, давали читателю возможность понять, как в силу неоднородности социаль­ ного опыта разных народов сложны, проти­ воречивы и многообразны были их дороги к новой жизни, как по-разному складыва­ ются их судьбы в революции. К тому времени, когда К. Урманов соз­ дал свои первые произведения на «киргиз­ скую» тему, Антон Сорокин успел накопить значительный опыт работы над подобным же материалом Непосредственность и чи­ стоту нравственного облика «киргизов», ти­ шину и мир их патриархальных отношений («тихо и мирно жили киргизы») писатель противопоставлял жестокому практицизму буржуазного общества, страшному Дафта- эу, что «основал свое царство на власти золота». Обратившись к судьбам «кирги­ зов» в период революции и гражданской войны, А. Сорокин так же, как и К. Урма­ нов. стремится передать драматические последствия вовлечения нетронутых цивили­ зацией кочевников в авантюрные планы бе­ логвардейцев и раскрыть значение жестоко­ го опыта колчаковщины для роста нацио­ нального самосознания «киргизов». В соот­ ветствии с исторической правдой А. Соро­ кин показывает, что разрушению вековой неподвижности патриархального сознания способствовали и события империалистиче­ ской войны, в которую невольно оказались втянутыми «киргизы», и в особенности — страшные для тихой степи дни колчаков­ ского террора. «Казаки из отряда Анненко­ ва грабили киргиз, рубили юрты топора­ ми, раскладывали костры, жарили, варила молодых барашков и, уничтожив аул, уез­ жали с гиканьем и свистом, с разбойничь­ ими песнями» («Песня Джеменея»), Дейст­ вия колчаковских атаманов по отношению к местному населению оказываются удиви­ тельно согласованными: «Банды казаков атамана Дутова тоже пожирали скот, на­ силовали киргизских невест, рылись в сун­ дуках, уничтожали аулы. Полными горстя­ ми судьба бросала несчастье и смерть». («Плевок в глаза Дутову»), В рассказе «Песня Джеменея» жертвой колчаковского террора становится не толь­ ко народ, но и бай Джеменей, равно госте­ приимный и к большевикам, которым дал лошадей и помог уйти от погони, и к бело­ казакам, в честь появления которых соби­ рается устроить байгу в своем ауле. Озлоб­ ленные белоказаки расстреляли аул из пу­ лемета, «а самому Джеменею по колено, как бритва срезает колосок, так Джеменею отрезало ноги». Месть Джеменея казакам была необычна и необычностью своей вре­ залась в память народа. Выбрав момент, когда Анненков со свитой объезжал ка­ зачьи ряды, «лег Джеменей посреди улицы, раскинул руки и обрубки ног и закричал громко, как кричат только хорошие певцы степи: — Анненков — грабитель, украл мои но­ ги, возьми жизнь мою! Соскочили казаки, подхватили живой об­ рубок и понесли с дороги. Громко кричал Джеменей: — Анненков — убийца, убил мой аул. убей меня. Казыкыртасын жизнь мою... Выстрел — кровь и мозт на досках. При­ выкший убивать не промахнулся». Так ценою добровольно принятой смер­ ти дал Джеменей своему народу наглядный урок жестокости колчаковцев, сделал види­ мым до осязаемости их подлинное лицо; на площади, публично снял с колчаковского генерала маску величественности и добро­ порядочности. Легендой, сказкой, песней стал подвиг Джеменея, Подвиг воплотился в песню, и песня эта превратилась в своего рода оружие народа против насилия и из­ девательства над ним: «Позорные дела Ан­ ненкова забыты. А о смерти Джеменея сказ­ ки расскажут и песни споют» Бессмысленная жестокость, бесчинства над беззащитным населением, грабежи, убийства, насилия — все это подготовило «киргизов» к восприятию большевистских идей. В изображении А Сорокина, больше­ вистская правда, в ее глубокой сопряжен­ ности с законами человечности и гуманиз­ ма, оказалась близкой и понятной тому человеку, который, по представлению авто­ ра. жил в тихой киргизской степи и не был затронут пороками царства Дафтара. Ин­ тересно, что все естественные проявления человеческой сущности «киргизов» —отвра­ щение к обману, лжи, насилию, тяготение к. миру, тишине, покою, склонность к радо