Сибирские огни № 12 - 1972

ии одного белого липа. Черные правили землей, и они были совершенны. Эту эпоху белые сейчас называют доисторической. Они хотят, чтобы черные поварили, будто они, как и белые, когда-то жили в пещерах, качались на деревьях, ели сырое мясо и не умели говорить. Но это неправда. Черные никогда не были такими, аллах позволил дьяволу проводить руками дьявольских ученых адские опыты, в результате которых в конце концов появилось творение дьявола — белый мужчина, а позже была созда­ на белая женщина, что еще страшнее. И было решено, что эти чудовищные создания будут править миром определенное число лет — я забыл, сколько-то тысяч,— но в лю­ бом случае их правление подходит к концу, а аллах, который никогда не одобрял сотворение белого человека вообще, озабочен теперь тем, чтобы восстановить порядок в мире, который был нарушен возвышением белого человека. Таким образом, белые лишены добродетели, и поскольку они совершенно другие создания и не могут, раз­ множаясь, стать черными, так же как кошка, размножаясь, не может стать лошадью, у них нет никакой надежды. В этом жестоком монологе не было ничего нового, кроме определенности сим­ волов и откровенной ненависти. И этот эмоциональный порыв мне тоже был давным- давно известен, это просто был другой способ изречь общеизвестную истину, что «грешники будут гореть в аду тысячу лет». То, что белые для американских негров, всегда были грешниками —это истина, не требующая доказательств, и каждый амери­ канский негр поэтому рискует очутиться в тисках паранойи. В обществе абсолютно враждебном, которое, кажется, по самой природе своей предназначено для того, что­ бы подавлять (которое стольких подавило в прошлом и стольких подавляет каждый день), становится почти невозможным отличить настоящую несправедливость от ка­ жущейся. Можно очень скоро махнуть рукой на все попытки отличить их или, что еще хуже, не заметить этого. Все швейцары, например, и все полицейские для меня на се­ годняшний день стали одинаковыми, а мое общение с ними состоит в том, что я пы­ таюсь запугать их прежде, чем они запугают меня. Без сомнения, здесь я в некотором роде несправедлив, но это неизбежно, поскольку я не могу допустить, что человеч-. ность кто-то из них может поставить выше, чем служебный долг. А это медленно, но неизбежно ведет к такому душевному состоянию, когда, узнав однажды, что зна-. чит ожидать от жизни худшего, приходишь к выводу, что проще всего верить именно в худшее. Жестокость, с которой обращаются с неграми в нашей стране, просто труд­ но преувеличить, как ни нежелательно слышать это белым. Сперва —и это тоже труд­ но преувеличить —негр просто не верит, что белые обращаются с ним так, он не понимает, чем заслужил это. А когда вдруг начинает понимать, что эта жестокость не имеет никакого отношения к тому, что он делает, что попытки белых уничтожить его совершенно ничем не вызваны, тут уж ему совсем не трудно поверить, что белые — дьяволы. Для ужасов жизни американского негра просто нет названия. Власть белых оказывается под угрозой всякий раз. когда черный отказывается принять правила ми­ ра белых. Поэтому любая возможность подавить черных не упускалась вчера, не упу-. скается она и сегодня. Наконец, на какой-то рикошетом брошенный вопрос я ответил: «Я покинул цер­ ковь двадцать лет назад и ни к чему не примкнул с тех пор». Этим я хотел дать понять, что не собираюсь примкнуть к их движению. «А кто вы сейчас?»—-спросил Элайе. Что-то сковывало меня, я просто не мог позволить себе сказать, что был христианином. «Я? Сейчас? Никто!» —Этого было недостаточно. «Я —писатель. Я люблю все делать один»,—услышал я свои слова. Элайе улыбнулся мне. «Да я и никогда особенно не задумывался над этим»,—сказал я наконец. Элайе сказал сидевшему справа от него: «Мне кажется, что сейчас он должен думать только об этом»,-—и все, сидевшие за столом, согласились. Но никакой злобы или осуждения у них не было. У меня было тяжелое чувство, будто они думают, что я с ними, и знают, что я этого не понимаю, что я еще не готов к пониманию этого, и они просто ждут, уверенно и терпеливо, когда, наконец, я открою для себя правду. Куда идти а конце концов? Я —черный и потому принадлежу исламу и буду Ш