Сибирские огни № 12 - 1972

ся с силон и красотой, которую я чувствовал порою, когда в середине проповеди осо­ знавал вдруг, что это именно я каким-то чудом нес «Слово» —тогда я и церковь были едины. Их радость и боль были моими, мои радость и боль принадлежали им, они от­ давали мне свою радость и свою боль — я отдавал им свою; их крики — «Аминь», «Аллилуйя», «Да, господи», «Благословенно имя твое», «Поведай, брат» поддерживали и подгоняли мое соло, пока все мы не становились равными, купаясь в своем поту, распевая и танцуя, мучаясь и радуясь у подножия алтаря. Долгое время, несмотря на ничтожность моих побуждений (а может быть, именно благодаря им), это было моей единственной пищей, моим хлебом и водой. Я стремился из школы домой, в церковь, к алтарю, стремился беседовать с Иисусом, моим лучшим другом, который никогда не покинет меня, который знает все тайники моей души. Он, конечно, знал их, а я — нет, и сделка, которую мы заключили там, у подножия креста, состояла в том, что он ни­ когда не даст мне их узнать. Он нарушил сделку. Он был гораздо более порядочным человеком, чем я себе это представлял. И произошло это, как обычно, незаметно, причем сразу несколькими пу­ тями. Началось медлеьное разрушение твердыни моей веры, она начала крошиться примерно через год после того, как я стал проповедовать. Тогда я снова принялся читать и, к своему ужасу, читать я начал с Достоевского. В то время я уже учился в средней школе, где преобладали евреи. Это значит, я был окружен людьми, которые, по определению церкви, не имели никаких надежд на спасение; они смеялись над трактатами и листовками, которые я приносил в школу, они утверждали, что Еванге­ лие было написано много лет спустя после смерти Христа. С неохотой я вынужден был признать, что Библия была написана людьми; я особенно остро понял это потому, что у меня самого была тяга излагать слова на бумаге, тяга, в которой я еще не совсем признавался себе. Конечно, у меня на этот счет было готово оправдание: эти люди пи­ сали под божеским вдохновением. Так ли это? Теперь я, увы, знал гораздо больше о божеском вдохновении. Я знал, как возбуждать себя, чтобы вызвать видения, и как часто, почти всегда, видения, которые бог даровал мне, отличались от тех, которыми он дарил моего отца. Я не понимал своих снов, но знал, что они не были святыми снами. Тот факт, что я общался и дружил с евреями, ставил весь расовый вопрос, кото­ рого я тщательно избегал, в самый страшный центр моих размышлений. Я понимал, что Библию написали белые Я знал, что, по утверждению многих христиан, я — пото­ мок Хама, который был проклят, и мне на веки веков предначертано быть рабом. Испокон веку и навсегда на моей судьбе было проставлено клеймо. В самом деле, если оглянуться назад и окинуть взором всю историю христианства, это —един­ ственное, во что христиане по-настоящему верили. И вели себя соответственно. Я вспо­ минал итальянских священников и епископов, которые благословляли итальянских парней перед походом в Эфиопию. Вместе с тем общение с еврейскими мальчиками тревожило меня, потому что я не мог найти связи между ними и евреями-ростовщиками, домовладельцами, бакалейщи­ ками Гарлема. Я знал, кто эти люди,— бог свидетель, мне говорили об этом достаточ­ но часто,— но я думал о них только как о белых. Пока я не попал в эгу школу, о ев­ реях я знал только из Ветхого Завета, их имена были Авраам, Моисей, Даниил, Эзе- киил, Иов Казалось совершенно невероятным обнаружить их здесь, за много миль и веков от Египта и так далеко от геенны огненной. Мой лучший школьный друг был евреем. Однажды он пришел к нам домой, а потом мой отец спросил, как спрашивал о каждом: «Он христианин?», подразумевая под этим: «Он спасен?». Право, не знаю, шел ли мой ответ от неведения или от язвительности, но я холодно ответил: «Нет, он —еврей». Отец наотмашь ударил меня по лицу своей огромной ладонью, и в это! момент из меня хлынула вся ненависть, весь страх, накапливавшиеся во мне годами, ■страшное, беспощадное решение моментально созрело во мне: я скорее убью своего ■отца, чем позволю ему ударить меня. И тут я понял, что все проповеди, все раскаяния и ликования ничего не изменили во мне. Господи, неужели я должен был радоваться, что мой друг или кто угодно должен мучиться в аду? И тут же я подумал о евреях другой христианской страны — Германии. В конце концов, они не так уж далеко были