Сибирские огни № 12 - 1972

достичь не меньшего, чем белый мальчик, и собираюсь доказать это на деле, совсем не был похож на тот страх, когда один из нас болел, или падал с лестницы, или ухолил далеко от дома. Это был другой страх, страх, что ребенок, бросая вызов системе миро­ воззрения белых, вступает на путь гибели. Дитя, слава богу, не может знать, как ве­ лика и безжалостна природа власти, с какой невероятной жестокостью люди обра­ щаются друг с другом Дитя реагирует на страх в голосе родителей, потому что ро­ дители поддерживают над ним мир и, кроме них, нет у него другой защиты. Я в то время полагал, что все опасения, внушаемые мне отцом, идут оттого, что он — старо­ моден. К тому же, я гордился, что могу перехитрить его. Защищаться от страха — это просто застраховаться от того, что в один прекрасный день он победит тебя; стра­ ху надо смотреть в лицо. Неправда, будто можно жить в страхе. Разве что, когда действительно очень хочется жить. Как бы там ни было, тем летом все страхи, с ко­ торыми я рос и которые были теперь частью меня и управляли моим видением мира, встали стеной между мной и миром и загнали меня в лоно церкви. Когда я оглядываюсь назад, четко вижу, что все шаги, сделанные мной, кажутся странно преднамеренными. Например, я не примкнул к той церкви, в которой пропо­ ведовал мой отец. Мой лучший школьный друг посещал другую церковь и «посвятил свою жизнь богу» Он был очень озабочен спасением моей души (меня это нисколько не тревожило, но любое человеческое участие приятно). Однажды в воскресенье мы пошли в их церковь. В тот день не было службы и в церкви было пусто, только две женщины мыли пол да еще несколько женщин молилось. Друг привел меня в заднюю комнату, чтобы познакомить со своим пастырем —женщиной. Там сидела, улыбаясь, она — чрезвычайно гордая и статная женщина в мантии. Африка, Европа и красноко­ жая Америка наложили отпечаток на ее лицо. Друг уже собирался меня представить когда она взглянула, улыбнулась и спросила- «Чей ты, малыш?» Невероятно, но это была та самая фраза, с которой обращались ко мне обычно сутенеры и жулики на Авеню, когда весело и в то же время настороженно предлагали «приклеиться к ним». Может быть, отчасти тот ужас, который они в меня вселяли, происходил от того, что, несомненно, я хотел быть «чьим-то малышом». Я был так напуган тогда и находился во власти стольких загадок, что гем летом кто-нибудь неизбежно «подцепил» бы меня. В гарлемском аукционе нельзя долго оставаться непроданным. На свое счастье, я ока­ зался втянутым в церковное мошенничество (а не в какое-нибудь другое) и поддался духовному совращению задолго до того, как дорос до плотских отношений. И когда пасторша с удивительной улыбкой спросила: «Чей ты, малыш?», мое сердце ответило сразу: «Ваш». Лето тянулось медленно, и мои дела шли все хуже и хуже. Чувство вины росло во мне, росло и чувство страха, я, конечно, скрывал эти чувства глубоко в себе, есте­ ственно и неизбежно, поэтому однажды, когда женщина закончила проповедь, раздал­ ся рев, крики, вопли, я упал наземь перед алтарем. Это было самое странное ощуще­ ние в моей жизни, ничего подобного не случалось со мной ни до, ни после этого. Я и не подозревал, что это должно или может произойти. Вот только что я был на ногах, пел и хлопал вместе со всеми и, в то же время, обдумывал содержание пьесы, над которой тогда работал: в следующее мгновение безо всякого перехода, не почув­ ствовав ни удара, ни падения, я уже лежал на спине, свет бил мне в глаза, и все свя­ тые стояли надо мной. Я не знал, каким образом я оказался лежащим на спине. Стра­ дание, которое переполняло меня, описать невозможно. Оно росло во мне, как одно из тех наводнений, которые опустошают целые районы, сметая все на своем пути, отры­ вая детей от родителей, влюбленных —друг ог друга, изменяя все до неузнаваемости. Все, что я помню,— это боль, невыразимая боль, словно я взываю к Небу, а Небо не слышит. И если Небо не услышит, если не снизойдет любовь, чтобы очистить меня,— я погиб окончательно и бесповоротно. Да, ведь это действительно что-то да значит (что конкретно, я не могу выразить) — родиться в белой стране, в англо-тевтонской, выхолощенной, импотентной стране,— и родиться черным. И очень скоро, даже если не сознаешь этого, оставляешь все надежды на общение. Черные смотрят, главным образом, вверх или вниз, но не друг на друга и не на тебя, а белые, как правило.