Сибирские огни № 11 - 1972

Но тем не менее, никто — ни Шишкин, ни Гине, ни Ознобишин,— никто из них я не думает отказываться от переезда в Петербург, от поступления в Академию. Да, Петербург — это прежде всего Академия. А это — будущее, это искусство. Надо ехать! И зимой 1856 года Шишкин, Гине, Ознобишин отправляются из Москвы в север­ ную столицу. П Е Т Е Р Б У Р Г «Любезные мои родители, наконец, я вам пишу из Петербурга. Третий день, как я приехал. Нанял себе квартиру, кажется, порядочную... Квартиры со столом, здесь много дороже московских, поэтому я рассудил не иметь постоянного стола, а так, по временам покупать себе провизию... Завтра понесу свои рисунки. Страшно предста­ виться строгим профессорам Академии. Здесь мне кажется все величавым, массив­ ным, в полном смысле это Академия художеств...» Всю осень Шишкин готовился к первому экзамену, писал этюды на берегу Фин­ ского залива. Погода стояла переменчивая, и он торопился, ловил каждый удобный для работы час. Но экзамены перенесли на март, и надо было ждать всю зиму, тер­ заясь сомнениями, не зная, чем все это кончится. И вскоре Шишкин простудился и заболел: никак не мог привыкнуть к сырому тя­ желому воздуху Петербурга. С неделю он не выходил из дома. Темная узкая комна­ та, единственным окном обращенная к Неве, давила на него серостью стен, низким потолком. Было душно, болела грудь. Три раза на дню он глотал какие-то горькие желтые порошки, запивая крутым холодным чаем, но улучшения не чувствовал. Ложил­ ся в постель и тотчас погружался в зыбкие, кошмарные видения, поминутно вздраги­ вал и открывал глаза. В полдень раздавался выстрел петропавловской пушки. Шишкин вставал, съедал что-нибудь из своих скудных запасов и прохаживался у окна, смотрел на Неву. Ждал, когда отпустит хворь,'н однажды, почувствовав облегчение, собрался и пошел в Ака­ демию. Поднялся по лестнице на второй этаж. — Наконец-то пожаловал! — радостно воскликнул Гине, едва Шишкин пересту­ пил порог класса. Шишкин улыбнулся. Он почувствовал знакомый запах красок, и не­ терпение овладело им — скорее, скорее за работу! Наверное, вид у него был все-таки неважный. — Тебе лучше? — заглядывая в лицо его, осторожно осведомился Гине. Шишкин так ослаб за время болезни, что пальцы едва держали карандаш, перед глазами что-то мелькало, бумага расплывалась белыми пятнами. Он разорвал рисунок. Но и другой получился не лучше. — Ты болен,— сказал Гине,—-тебе лежать еще надо. — Мне работать надо,— возразил Шишкин, с ненавистью глядя на слабый, не­ уверенный рисунок.— Мне иногда кажется, что я разучился делать даже то, что умел. И чем дальше, тем хуже... — Ты болен,— повторил Гине.— Потому и не можешь здраво смотреть на вещи. Шишкин горестно усмехнулся, все еще глядя на свой незадачливый рисунок, и промолчал. — И потом это же естественно,— добавил Гине.— У каждого человека в свое время ломается голос... Шишкину не хотелось спорить. И оставаться в классе, чтобы вызывать своим ви­ дом сострадание друзей, тоже не хотелось. Он изорвал второй рисунок и молча вы­ шел, спустился по лестнице... Тяжелая дубовая дверь хлопнула за спиной. Сырой воз­ дух перехватил горло, и Шишкин долго, с усилием кашлял. «Черт возьми! — подумал он.— Человек должен затрачивать долгие годы, чтобы понять, в конце концов, чего он стоит и на что способен. Я, видно, никогда не стану художником... Значит, все эти го­ ды, все, что я делал, и все, чему учили меня,— впустую». Он долго стоял у гранитного