Сибирские огни № 11 - 1972
— Да это я так... Стахеев, считая свою миссию оконченной, оставил Ивану пятнадцать рублей и отбыл в Елабугу. Перед отъездом сказал: «Учись. Буду помогать. Пятнадцать рублей ежемесячно. Надеюсь, хватит.?» Иван кивнул. Его сейчас меньше всего интересовали деньги. Мысли его были за няты предстоящей учебой. Осень стояла в Москве сухая и солнечная. Иван ходил в Сокольники, на Лосиный остров, наблюдал, как меняются с каждым днем цвета и оттенки, изучал «скульпту ру» сосновых стволов и старался как можно выпуклее, объемнее передать их в рисун ке. Бронзово светились березы, пахло сухим палым листом. Сытые медлительные ко ровы задумчиво и как-то осмысленно смотрели на него выпуклыми круглыми глаза ми. Однорукий пастух вешал на сук бич, усаживался на пень, ловко, одной рукой скручивал толстенную самокрутку и, щурясь от еду-чего дыма, говорил: — А я думаю себе так: для чего это господа всякими художествами занимают ся, от безделья или как? — Это почему же от безделья? — возражал Шишкин.— Искусство с давних вре мен существует. Рафаэль, Брюллов, Рембрандт... — Дак искусство ж твое есть человеку не даст. Я вот коров пасу, а коровы с молоком приходят... Небось художники тоже спроть молока ничего не имеют? —- А ты хоть раз-то видел настоящую картину? — Дак на што мне их видеть? Нам это .ни к чему. Пусть ими благородные гос пода ублажаются, картинками-то вашими. Для них ведь вы и малюете! Из Сокольников Иван возвращался усталый и расстроенный. Плыли высоко в небе редкие, насквозь просвеченные облака. В московских двориках доцветал души стый жасмин, в тесных кривых переулках бродили куры. Утром забегал Гине, живший неподалеку, у каких-то дальних родственников, и втроем они отправлялись в училище. В рисовальных классах было тесно, шумно, рас саживались кто где мог, и начиналось «пыхтение», как в шутку говорил Гине, над ко пированием человеческого тела — отдельно головы, рук, ног, торса... — Я или с ума сойду,— жаловался Гине,— или повешусь. Такое анатомирование... ■Кто мы, художники или доктора? Иван пропускал мимо ушей слова Гине, а может, и в самом деле не слышал, по глощенный работой. Работал он усердно и в первые же месяцы превзошел многих своих соклассников. Гине подшучивал: «Ты, Ваня, уже профессорского уровня достиг». Но более всего Ивана обрадовала похвала одного из самых авторитетных и уважаемых преподавателей училища академика Рабуса. Он был строг, суховат, этот пожилой обру севший немец, и его побаивались. Однажды Рабус вошел в класс в сопровождении какого-то молодого человека, и оба они принялись рассматривать рисунки учеников. Рабус, поминутно оглядываясь на своего спутника, коротко и отрывисто говорил: «Тут слабый штрих... А тут... Ну-с, братец, это скорее чертеж. А это что за растушев ка?» Иван спиной почувствовал, что Рабус подошел к нему и разглядывает рисунок. Минута показалась целой вечностью. Сколько же он будет стоять молча? «Изрядно,— сказал Рабус и коротко, будто невзначай, коснулся Иванова плеча.— Вполне». Как только Рабус вышел, Ивана окружили товарищи, наперебой заговорили, по здравляя с успехом. Он только отмахивался. — А знаешь, кто это был с Карлом? Его любимец. Саврасов. Он до нас закончил училище. — Ну, Иван, с тебя причитается,— говорил Гине.— Видит бог, ты обязан угос тить дорогих товарищей. Рисунок у тебя, если хочешь, не хуже брюлловского... И надо же было в это время, именно в это, не раньше и не позже, войти Мок- рицкому, руководителю портретного класса. Делать ему здесь сейчас было нечего, од нако Мокрицкий имел обыкновение появляться там, где ему делать было нечего, и в ют момент, когда его меньше всего ждали. Он вошел почти неслышно, и последние 6 Сибирские огни № 11 81
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2