Сибирские огни № 11 - 1972

графическими отступлениями, наполненными приметами времени, места, чертами, типич­ ными для русско-грузинской молодежи, всту­ павшей в сознательную жизнь вместе с Фев­ ральской и Октябрьской революциями 1917 года. «Никто из нас не хотел быть «примити­ вом», никто не согласился бы на чин «на­ ивного реалиста». Это казалось просто неин­ теллигентно Интеллигентность же начина­ лась от Канта. Его философия ветвилась сквозь весь XIX век, пронизывая интелли­ генцию всех стран, порождая все новые тол­ кования и варианты... Она принимала слож­ нейшие формы, испещренные формулами высшей математики. К ней примыкали про­ фессора точных наук, такие как Гельмгольц; ее критикуя, из нее исходили такие, как фи­ зик Мах, завоевавший на свою сторону множество физиков, химиков, биологов/. Даже целые группы марксистов вводили критицизм в свой арсенал. А искусство? Таинственный человек, знаток астрологии и астрономии, мистик и химик, поэт и ис­ торик, голос которого долетал до молоде­ жи как вещий, сам Андрей Белый, в ми­ ру — Борис Николаевич Бугаев, один из высших адептов символизма, писал о кри­ тицизме, сиречь о кантианстве... И за ним виделись нам Валерий Брюсов, проникав­ ший бездны тысячелетий и бездны таин­ ственных мистериальных страданий, мастер, повелевавший стихом, как Зевс громами..! И неотмирный, вошедший в каждого из нас, как тайна женщины и тайна гибели,— Александр Блок, обладавший еще тем обаянием, что был не только самый пре­ красный поэт, но, как все символисты —■ человек высшей образованности... Сколь велика власть особости над юны­ ми умами! Как много значил для нас ду­ ховный вождь, которому можно быть вер­ ным, как верен вассал сюзерену! Белый. Блок и Брюсов были для меня сюзеренами Я искал у них решения тайн. Мне ка­ залось, именно они — стражи искусства и науки — должны открыть передо мною путь к истине. Я старался изо всех сил произвести с мо­ им мозгом ту операцию, от которой мир должен был мне предстать как порождение моего собственного сознания. И не мог. Это­ го и не мог1 Я был очень здоровым парнем, мне приходилось зарабатывать скудные гро­ ши силой моих рук, девушки проходили пе­ редо мной одна другой прекрасней, и кан­ тианство у меня не получалось! Как я стыдился своего наивного реализма! «Тяже­ ловоз... першерон, примитивный битюг!» — так ругал я себя, но Гоген и Риккерт мне не давались, хоть плачь! И на семинаре Целебериссимуса я ждал, что просвещусь, что посвящусь» Думается, читатель теперь увидел, кто, с какой целью, какими средствами взялся писать историю становления мольного ин­ теллигента из той среды, к которой принад­ лежал Борис Агапов; к чему понадобились экскурсы в историю философии, отнюдь не переписывающие учебники. Б. Агапов в юности печатал стихи, позже, в Москве, вступил в группу конструктивистов и увлек­ ся сочинением творческих манифестов. Еще позже, по его признанию, он почувствовал себя в некоемом вакууме и со страстью окунулся в жизнь строек, производства, с трепетом душевным наблюдал происходя­ щие в стране социальные сдвиги. Он стал поэтом технического прогресса, не прекра­ щая бороться за полное осмысливание жиз­ ни в философских и образных категориях,— этим он выделялся среди молодых (в то время) литераторов. На первый взгляд,. Б. Агапова в какой-то период удовлетворя­ ли простейшие одночленные формулы, но- внутренняя работа души продолжалась. Те­ перь на полотно наносятся фрагменты слож­ ной картины действительности; завершенная,, при всех противоречиях и многообразии вариантов, позаимствованных у жизни, она прозвучит, очевидно, как гимн человеческо­ му разуму, создателю второй природы, срав­ нявшемуся с богом (этот афоризм Гегеля всегда нравился Агапову). Так складывается, может быть, несколь­ ко идеализированная, но, во всяком слу­ чае, примечательная автобиография и одно­ временно— очерк нравов; рассказ об идеях и ценностях, разделяемых одно время ве­ сомой группой интеллигенции, молодежью; и в то же время — экскурс в предысторию научно-технической революции. IV. У САМОЙ ГРАНИ НАУЧНО-ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ Популяризация науки, как ни важна функция, ею выполняемая, как талантливо ни написаны многие книги этого жанра, ка­ кой интерес они ни вызывают у читателей (вспомним Перельмана!), остается все-таки за границами искусства. Однако я отстаи­ ваю, прямо-таки как символ веры, и такую мысль: границы между жанрами условны, непостоянны, зыбки. До сих пор меня, прав­ да, больше интересовала диффузия, сущест­ вующая между жанрами самой художе­ ственной литературы. Мой протест против ходовых дефиниций, раз и навсегда отделя­ ющих очерк от рассказа, подсказан убеж­ дением, что цель таких жестких формул — вывести очерк из-под власти критериев, гос­ подствующих в мире Поэзии. Но я уже- приводил суждение Белинского об условно­ сти границ между литературой и наукой: по мере приближения произведения к той или другой сфере, накапливаются признаки, генетически связанные то с наукой, то с литературой. Однако ошибочно искать не­ кую точку, линию, м о м е н т , когда жанр окончательно определился и можно с пол­ ной уверенностью отнести произведение и л и к литературе, и л и к популяризации науки. На самом деле, это не точка, не