Сибирские огни № 11 - 1972

изображал натуру по-своему, по-дюреров- ски. Диалог эссеиста и ученого взбирается на новые высоты. Ученый пользуется, как аналогией, фодиусом, приспособлением, по­ зволяющим фотографу добиться совмеще­ ния в глазке аппарата двух изображений. Когда по этому методу сравниваешь кар­ тину художника с тем, что служило ему моделью, прототипом, приближаешься к по­ ниманию мире, видению этого художника. Но обратимся к тексту Агапова: «— А зачем мне его понимание мира?» — подначивает писатель своего оппонента. «Николай Ардальонович застеснялся и совсем заскучал. Это означало, что он меня презирает как деревянного-оловян- ного, как тупицу в искусстве. — Настоящим людям, которые хотят жить, а не прозябать,— говорит он,— необ­ ходимо получать от других людей их пони­ мание мира, особенно, если это настоящие правдивые художники, которые выражают понимание мира своего времени, своего на­ рода... Пока я совмещаю мое представле­ ние с его картиной, я как бы вхожу в его шкуру, я начинаю чувствовать сирень, го­ род, любовь так, как он, вернее, как люди его склада, его поколения, его отношения к жизни... Я становлюсь богаче. — Получается, что ты меряешь искус­ ство мерой искажения. Чем больше искажа­ ет мир художник, тем тебе интереснее. — Знаешь, я тебе советую сейчас же побежать к товарищу... (тут он назвал фа­ милию одного из «железных» критиков) и предложить ему формулировку. Он гебе вы­ даст благодарность Да разве же, дурень ты. дело в том, сколь много будет отличать­ ся картина от фотографии? Дело в том, к а к она будет отличаться, в чем именно...» Стоит ли говорить, что Б. Агапов возво­ дит на героя своего очерка напраслину. Чи­ тателю ясно, что сегодня автор ближе к этой художнической точке зрения, хотя иног­ да, к сожалению, мелькают в тексте и прежние дидактически-консервативные суж­ дения. Большое здание, возводимое Борисом Агаповым, далеко от завершения. Для него еще не придумано название, и пока не ясно, из скольких частей оно будет сложено Се­ годня на замысел работают 5—6 больших очерков, среди которых при желании мож­ но выделить и «путевые заметки», и «мемуа­ ры». Сам автор в письме ко мне сформули­ ровал свою задачу в таких выражениях «...Для меня наука — это тот ландшафт, та местность, в которой сейчас действуют люди. Я стараюсь описывать ее, как усло­ вия духовной жизни нашего времени, как фактор внутреннего мира Человечества- Персонажей в беллетристическом понимании у меня нет Я ведь упоминаю о подлинных людях, а с ними надо быть и осторожным и тактичным Тут не разгуляешься Однако с самим собой я имею право делать что угодно Я стараюсь в субъективности моих писаний найти способ передать своему чита­ телю, что такое хорошо и что такое плохо —• в людях, в мире, на планете... В [начатой книге] я не стремился к строгости компози­ ции. Пожалуй, я попустительствовал неко­ торому произволу в расположении частей и в отборе материала. Да и как иначе?.. Это очерк, а не диссертация». Пока перечисленные мною «краеугольные камни» лишь по какой-то внутренней линии связаны друг с другом. Они разностильны, что, как видно из письма, не противоречит замыслу. После «Зоей» я смогу коснуться еще лишь одного эссе, озаглавленного так: «Взбирается разум». О чем оно? Ответа не даст простое перечисление мыслителей и художников, чьи произведения разбирает автор, чьи биографии, судьбы изображает. Это Ньютон и Кант, Гегель и Ленин, Эйнштейн и Джинс, Томас Манн и Андрей Белый... К тому же, в текст вры­ ваются очерки — именно очерки— о работе лаборатории мозга или института археоло­ гии. Если говорить об идеях, которые преиму­ щественно привлекали Агапова, то везде и всегда это спор материализма с идеализмом. Особенно увлекает Агапова та постоянная дань, которую, хотя бы непоследовательно, выплачивают материализму, бытию, как ис­ точнику познания, философы и художники- идеалисты. Ленин говорил, что основная черта философии Канта — попытка примире­ ния материализма с идеализмом. Гегель об­ ронил замечание, что бог и человек вообще не так чужды и далеки друг от друга. «Опыт всегда юн,— говорит от себя Ага­ пов.— Он все время тянется к реальности, и у него всегда куча детей». Однако было бы не только ошибочно, но даже смешно рассматривать «Взбирается ра­ зум» как трактат из истории философии. В «Эрехтионе», еще одном очерке из той же серии, Агапов оговаривается: «Стремясь со­ блюсти всю возможную научную точность, автор далек от мысли выглядеть ученым. Он только литератор, современник своих чита­ телей, для которых научный способ мышле­ ния стал обиходным». В том-то и дело, что в очерке «Взби­ рается разум» огромное место занимают воспоминания о юности, о студенческих го­ дах автора, на этот раз, думается, именно Бориса Агапова, а не лирического героя. При этом не очного студента Агапова, но целого круга юношей и девушек, застигнутых новой исторической эпохой где-то в Грузии, связан­ ных между собой наметившейся любовью, поклонением искусству и безграничным стре­ млением пробиться сквозь философские деб­ ри кантианства к осмысливанию мирозда­ ния. Это учение им с блеском растолковы­ вал профессор, укрытый от нас прозвищем Целлебериссимус — знаменитейший. Одна из лекций Целлебериссимуса о Канте, как всегда, насыщенная мыслями и образами (ученый был бы, наверно, стро­ же в определениях), прерывается автобио