Сибирские огни № 11 - 1972

мое» появился очерк о второй природе, соз­ даваемой человеком, очерк, носивший еще тематический подзаголовок: «Великие поли­ меры». Или когда, спустя четыре года, в том же альманахе был опубликован новый «кусок», названный как рассказ: «Зося»? Но, пожалуй, можно отнести рождение но­ вого литературного замысла и к 1959 году, когда напечатано было эссе о Всемирной Брюссельской выставке; автор заинтересо­ вался тем, как в павильонах выставки по­ казано было п р и р у ч е н и е человеком звука, света, освобожденной энергии атома, чудодейственной механики. Агапов — однолюб, он привержен к од­ ной теме — осмыслению и поэтизации тех­ ники и науки. Поэтому может родиться мысль, что в с е его произведения, начиная с «технических рассказов», составляют одно целое. Но это было бы неверно. Тема как будто остается прежняя, но пишет о ней уже другой человек, глубже, как-то лично осмысливая философскую сторону техниче­ ского прогресса. Потому ли, что нынешняя наука окрепла, потому ли, что обществен­ ный климат изменился, или, вернее всего, потому, что с возрастом Борис Агапов, пи­ сатель, очеркист, почувствовал себя как бы р а с к о в а н н ы м . На прежних произве­ дениях лежала печать педантичной сдер­ жанности, рационализма (последнее в нату­ ре автора); он бывал не в меру дидактичен и, следуя тогдашним представлениям о за­ конах жанра, пожалуй, считал, что очерк призван лишь пропагандировать техничес­ кие знания и предпринятые социальные уси­ лия для превращения России в индустри­ альную державу. Притом — превращения в кратчайший срок и не оглядываясь на поте­ ри в пути (они могли быть меньшими!). Но прошло время, и сегодня тема науки зву­ чит в очерках Агапова так, что ее уже не отделить от личности автора. Именно так п и с а т е л ь (не ученый, не популяризатор) должен воспринимать Технику! Она создает вокруг нас новую природу, но ее воздейст­ вие не ограничивается изменением лишь внешнего материального мира. В фокусе писательского зрения как раз те изменения социальной и личностной психологии, кото­ рые приносят с собой наука и техника. «Зося» открывается юношеским воспоми­ нанием о Петруше, гимназическом товари­ ще автора, который был влюблен в краси­ вую, но очень обыкновенную, неумную де­ вушку. Часами, пока она занималась своим ремеслом и делала цветы на продажу, Пет­ руша безмолвно глядел на красавицу и пе­ реживал, должно быть, все возвышенные чувства. Дальше в очерке мы встречаемся уже с Петром Ардальоновичем, человеком, наделенным знаниями и широкой извест­ ностью, прославившимся самоотвержен­ ными поисками истины. Вместе с автором он рассуждает о значении подобия, принимав­ шего в древности магический характер, об ограниченном значении схожести в науке и, тем более, в искусстве. При этом он всег­ да вспоминает Зосины убогие искусствен­ ные розы — карикатуру на чудо природы. Агапову понадобилось привести и проком­ ментировать мысли Гете, Ньютона, Аристо­ теля, Дюрера — и не только ради того, что­ бы блеснуть цитатой. В шеренгу доказа­ тельств писатель ввел малоизвестные фак­ ты из истории магии и религии, рассказал об автоматических игрушках, созданных еще в древности, но забытых, потому что производительные силы были на таком уров­ не, что в паровых машинах и автоматах не было нужды. Приведены воспоминания о перелете Чкалова, Байдукова и Беляко­ ва, когда-то прокомментированном кор­ респондентом «Известий» Б. Агаповым, и еще многое другое. И эти ссылки на Историю — не простая информация, а образы прошлого. И еще понадобились — в качестве эмоционального ключа ко всему авторскому построению — и Зося, и Петруша, будущая знаменитость, и трехлетний внук автора Боря,— переби­ рая игрушечные подобия кирпичей, медве­ дей и кораблей, ребенок тоже постигал за­ коны природы. Все они, как и автор (или его лирический герой), наделены характе­ рами. Судьба Зоей, вышедшей замуж за гу­ сара, казалось бы, к философскому диало­ гу отношения не имеет, но, по воле автора, и она сыграла свою роль в эссе. Петр Ар- дальонович, рассуждая о познании истины, в самых патетических случаях, когда поиск попадает в тупик, привычно твердит: — Ах, Зося, Зося!.., вкладывая в эти слова пре­ клонение перед просторами иррациональной поэзии юношеского чувства, которое могло быть вызвано даже Зосей... Сегодня,— так я понял «Зоею»,— прежний одномерный мир автора пошатнулся; он сам, следуя за со­ временной наукой, признав принцип много­ вариантности, готов распознавать жизнь в разных ее ипостасях. В «Зосе» речь идет еще об одном ас­ пекте понятия буквальной и художествен­ ной «копии жизни» — это очень важная те­ ма для писателя, работающего в докумен­ тальном жанре. «Иисус-Мария! — начинается трактат Дюрера.— Милостью и помощью божьей здесь будет показано все необходимое для живописи, что я постиг на собственном опы­ те», И далее идут уроки мимезиса (воспро­ изведения натуры). Описывается прибор № 2, прибор № 3, прибор № 4. Применяют­ ся нитки, веревки, иголки, стекла, рыча­ ги... Прилагаются превосходно выполненные дюреровские рисунки. Словом, Дюрер пред­ лагал систему точного копирования приро­ ды задолго до изобретения фотографии («Вечная хвала и слава богу. Напечатано в Нюренберге в 1525 году»), В арсенале Дю­ рера был еще прибор — «исказитель». Он позволял преобразовывать человеческие ли­ ца и фигуры, оставаясь в пределах того же генетического типа. Делать лица узкими и высокими, короткими и толстыми, носатыми или скуластыми, варьируя геометрию черт одного прототипа. Все это помогало Дюре­ ру совершенствовать мастерство, однако он