Сибирские огни № 11 - 1972

Юрий Вебер: Нет, человек всегда оста­ ется главным субъектом произведения. И писатель, и читатель не откажутся от эмо­ ционального постижения научных открытий, их волнуют переживания ученого. Идеи не саморождаются, носители идей — всегда люди. И «драма идей» — это, конечно же, драма человеческих надежд, находок, оши­ бок, непониманий, жестких столкновений. Вот и у самого Данина, писателя, а не кри­ тика, встречаешь в «Добром атоме» под­ тверждение этой мысли. Однажды Мария Кюри спросила мужа — друга и учителя,— каким бы он хотел видеть радий, то таин­ ственное, непрерывно излучающее энергию вещество, в поисках которого проходила год за годом жизнь супругов-исследовате- лей. Пьер Кюри ответил: — Знаешь, Мари, мне хотелось бы, что­ бы оно было очень красивого цвета. Вот так: переживание есть форма позна­ ния — у читателей художественной лите­ ратуры. Александр Ивич: Если писатель сделал свою книгу только объектом познания, но не переживания, он своей художнической задачи не решил. ' Александр Шаров: Наука, пока она не стала всеобщей, есть всего лишь приближе­ ние к истине. И тут коренится элемент субъективный, неотделимый от личности, от характера ученого. Не бывает так, что­ бы изображать искания ученого, игнорируя его самого как личность. А. Смирнов-Черкезов: Ложно и опасно утверждение, что в научно-художествен­ ном произведении писатель обязан быть по­ пуляризатором науки. Научно-популярный очерк, даже блестяще написанный, к искус­ ству ровно никакого отношения не имеет. Жанр соответствует типу авторского мыш­ ления. По И. П. Павлову, «жизнь отчетли­ во указывает на две категории людей: ху­ дожников и мыслителей. Одни, художники во всех их родах, захватывают живую дей­ ствительность целиком, сплошь, без всяко­ го дробления, без всякого разъединения. Другие, мыслители, именно дробят и тем самым умерщвляют ее, делая из нее какой- то временный скелет, и затем постепенно, снова собирают его по частям и старают­ ся оживить; вполне это им так и не уда­ ется». 1 Юрий Вебер: Литература уже не пер­ 1 Может быть, стоило бы напомнить, что Белинский различал, но уже в пределах лите­ ратуры. дна типа талантов. В одном из них преобладает могущество мысли, тогда как худо­ жественная манера верно схватывать явления действительности —только второстепенная, вспо могательная способность, несостоятельная для самобытной деятельности. Эти таланты «умеют доводить ум до поэзии», они так же естествен­ ны, как и таланты чисто художественные. Их деятельность образует особенную сферу искусст­ ва, в которой фантазия является на втором месте, а ум — на первом. Эти соображения, опе­ редившие «интеллектуализацию прозы» на сто лет, бесспорно могут быть приложены к «научно­ художественному жанру» и, кстати, служат воз­ ражением категори,*еским суждениям А. И. Смир- нова-Черкезова.— В. К. вый день решает задачу: Человек и его Де­ ло. Она изображает политических деяте­ лей, финансистов, прокуроров, мореплава­ телей, геологов, врачей, летчиков... подроб­ ности судопроизводства, технику биржевых спекуляций, ритуал морской службы. На наших глазах во владения эстетики вошел человек индустриального труда с его спе­ цифическим делом, с его особыми коллизи­ ями. Художественная литература все более отказывается от того подчеркнутого равно­ душия к профессиональным, служебным за­ нятиям своего героя, какой провозглашал, скажем, Андрей Белый, когда писал о своем герое: «Он заведовал где-то там провиан- тами». Марк Поповский (1970 г.): Мы должны писать об ученых, а не только об итогах их труда. Прежде всего потому, что роль личности в науке — огромна. Нельзя закры­ вать глаза на то, что многие научные побе­ ды (а равно, и ошибки) возникают как прямое следствие характера исследователя, его воспитания, нравственного и культурно­ го уровня, образа мышления, симтя'-нб и антипатий. Научная истина объективна, но творцам ее —живым людям — присущи все человеческие достоинства и слабости... Читателей занимает, прежде всего, к а к ин­ женер, физик, биолог преодолевают сопро­ тивление материала и сопротивление тради­ ции, как черты их личного характера сказы­ ваются на окончательном продукте науки. Мы ни в коем случае не должны уклоняться от этого социального заказа. Даниил Данин: Писатель не должен, не может говорить о науке ее языком. В на­ учном языке формулы и термины — ке ар­ хитектурные излишества. Математическое одеяние закона постоянства скорости све­ та скроено как набедренная повязка дика­ ря: V—С. Писателю это и недоступно и не нужно. Он владеет языком искусства и с его помощью открывает мир как бы заново, умеет говорить о вещах точно и вырази­ тельно. Собственный язык науки только оп­ ределяет явления, «несобственный» — изо­ бражает! Так, музыка может рассказать о тишине, а немая живопись — о яростном грохоте боя. Так, в баснях животные на самом деле рассказывают о человеке, так словами ненависти к войне поэзия расска­ зывает о любви к жизни, а сказочные сю­ жеты говорят о реальности. В научно-ху­ дожественном произведении писатель будет говорить «несобственным» языком науки. Юрий Вебер: «Несобственный» язык на­ уки, на который переходит писатель, не яв­ ляется, конечно, отличительной чертой на­ учно-художественной литературы, он пре- надлежит всему искусству. Генрих Волков (1970 г ): Язык самой науки формировался под могучим давлени­ ем потребностей техники, чтобы изложенное можно было бы легче формализовать, под­ вергнуть количественной обработке, занести на перфокарту. Тут важен часто лишь го