Сибирские огни № 11 - 1972

больно, но и не думать нельзя — человек обязан в своей жизни сделать все, что мо­ жет, или, по крайней мере, должен к тому стремиться. И Шишкин все еще не сдается,: работает много, сосредоточенно — в пейзажах его чувствуется зрелость и мудрость большого мастера. И снова зрело в душе желание написать картину, большую, свет­ лую, спокойную, взывающую к доброте и любви. Скорее всего, это будет сосновый лес, но надо показать его как-то по-новому, с иной стороны. Когда он начинал писать, в душе вновь возникал, словно возвращаясь из сказочного далека, могучий звон «де­ душкиного колокола», и он думал о том, что жизнь сама по себе бесконечна — и как это прекрасно. Мысль эта зазвучала своеобразным рефреном в новой его «лесной песне» — в самой большой и последней шишкинской картине — «Корабельная роща». Он по-прежнему уходит на этюды за несколько верст, как бы испытывая себя; свое сердце, хотя приличных мест для работы и вблизи достаточно. Так приятно ша­ гать узкими тропками через лес, спокойно дышать и чувствовать каждый вдох, как глоток утоляющей жажду студеной воды. И когда внезапно разболелась у него нога, он все еще никак не хотел смирить­ ся со своим положением и каждое утро, как было заведено, отправлялся в лес. На­ деялся, что обойдется, боли сами по себе пройдут, но боли не проходили, наоборот, они становились острее, невыносимее. Он, никому не сказав, принялся потихоньку ле­ читься настоем разных трав, начиная от подорожника и кончая столетником, и поряд­ ком подзапустил болезнь. В конце концов, скрывать стало невозможно. Пришел доктор, внимательно его осмотрел, прослушал со всех сторон и сердито припугнул: «Будете лежать — пройдет, не будете — пеняйте на себя». Шишкин слег. И поначалу, как всегда, добросовестно следовал указаниям докто­ ра. Виктория Антоновна и дочь Ксения были внимательны, отзывались на каждую его прихоть —- только бы он понял, наконец, что главное в его возрасте — беречься. А он этого не мог понять и думал по-своему: времени все меньше остается, нельзя его упу­ скать. Ведь с возрастом желаний и потребностей у человека ничуть не убавляется — вот в чем несоответствие и, может быть, несправедливость. Шишкин лежал с туго забинтованной, неподвижной ногой, смотрел в потолок и думал о том, что главное все-таки сделано, и он не вправе обижаться на жизнь. Он сказал свое слово. Пусть-ка теперь другие скажут. И верил — непременно скажут, каждый по-своему. Иначе, как говорил когда-то Мокрицкий, если один уйдет, а других не будет, то кто же тогда станет говорить от имени России? Скажут, непременно скажут! Вот Левитан уже создал и «Вечерний звон», и «Над вечным покоем», картину полную печали и тревож­ ных раздумий; уже написан чудесный серовский пейзаж с девушкой, освещенной солнцем, и его же изумительная «Девочка с персиками». Шишкин любил Серова и ча­ сто подчеркивал, что Серов даже в портретах остается пейзажистом. Иногда в комнате, где лежал Иван Иванович, раздавались громкие голоса. Ксе­ ния, приоткрыв дверь, удивленно смотрела на одиноко лежащего отца. — Мне показалось, у тебя кто-то был? — говорила она. Иван Иванович хитро и грустно улыбался. — О, тут собрались все мои друзья^ и противники... Ты не мешай нам, Кусенька, дай поговорить. Больше всего в своей жизни он боялся одиночества, и вот он один в четырех стенах, лишенный самого главного — возможности писать. «Что же это,— спрашивал он себя,— выходит пора точку ставить?» Осторожно передвигал больную ногу, шумно вздыхал и отворачивался к стене, не решаясь сказать ни «да», ни «нет». Однажды Ксению насторожила странная тишина в отцовской комнате, не слыш­ но было привычных «голосов», она заглянула в дверь и в испуге отпрянула — комната была пуста. Прибежала Виктория Антоновна. Вошли в комнату. Смятая постель, от­ крытое настежь окно. Обошли весь дом, выскочили в сад. Ивана Ивановича они уви­ дели в дальнем конце. Он сидел на широком сосновом пне, положив больную ногу на раскладной стул, и спокойно дописывал этюд. Сосны и солнце. Осень. Сдержанность красок. И — свет, свет.