Сибирские огни № 11 - 1972

ного желания показать написанное, вынести на суд публики, но, главным образом, на этот раз еще и для того, чтобы доказать наглядно: жив художник Шишкин, жив и точку ставить не собирается! Этой же зимой Репин, а вместе с ним Васнецов, Маковский, Куинджи и Поленов вошли в состав Академии. Шишкина радовало, что в Академии будут сейчас про­ фессора настоящие, авторитетные, знающие толк в живописи. Иван Иванович возглавил пейзажную мастерскую, уговорившись с Куинджи ра­ ботать сообща, не отгораживаясь друг от друга. И первое время все шло как надо. Шишкин составил программу, в которой он подчеркивал особо — натура и еще раз натура. И нередко вместе с учениками выезжал на этюды, показывал, как надо пи­ сать. Тут он был в своей стихии — художник, прекрасный рисовальщик, пейзажист; и ученики с удовольствием работали рядом с ним. Но как только возвращались в ма­ стерскую, Шишкин становился невыносимым — требовательность его переходила всякие границы. И многие из учеников, не выдержав, стали переходить к Куинджи. Там бы­ ла полная свобода. Куинджи от учеников не требовал отчета — важен конечный ре­ зультат. Занятия у него проходили живо, легко и весело. Шишкин был уязвлен. — Что ж,— говорил он угрюмо,— пусть уходят. Не жалко. Живопись не развле­ чение. Останутся двое-трое, но зато настоящих, талантливых. А на бездарных и вре­ мя тратить жаль... — Живопись требует полной отдачи,— утверждал Иван Иванович, требовал это­ го от учеников и сам следовал этому всю жизнь. Не проходило ни одной выставки, на которой бы не было шишкинских пейзажей. Оттого, вероятно, и не мог он понять решения Куинджи -—ничего не показывать и не выставлять из своих работ. Вот уже десять лет Куинджи молчит. И столько разных кривотолков вокруг этого загадоч­ ного молчанья — одни утверждают, что Куинджи в своих колористических изыскани­ ях достиг поистине чего-то небывалого, фантастического, другие, напротив, скептиче­ ски относятся к такому неоправданно длительному молчанию. Если художник мол­ чит— значит сказать ему нечего. Так думал и Шишкин. Об этом он говорил друзь­ ям и самому Куинджи, но «хитрый грек» только посмеивался — и ни слова. И Шиш­ кин, возвращаясь домой, жаловался, что с Куинджи им ни за что и никогда не сго­ вориться. Осенью в залах Академии открылась ученическая выставка, и «шишкинцы» по­ казали самые приличные этюды. Шишкин заболел и не мог увидеть собранных вместе работ своих учеников. Он сидел в своем кабинете, обмотав шею шарфом, и с грустью смотрел в окно. Дождь косо и резко бил по стеклам, шуршал по листьям деревьев, рыхлые облака волоклись низко и тяжело, и эта сырая осенняя тяжесть давила на грудь. Шишкина мучила одышка. Он страдал от тоски и смутной тревоги. Он не привык к болезням — за всю свою жизнь он болел раза два, не больше, и не научил­ ся еще беречь здоровье. Врачи определили у него грудную жабу, предписали строгий режим. Какое-то время он добросовестно выполнял советы врачей, потом наступило улучшение, и он забыл о них, начал жить, как прежде, без оглядки. В Академии он бывал редко, хотя и числился профессором, руководителем пей­ зажной мастерской. Вскоре после болезни он решил наведаться в Академию, и старый швейцар, знакомый еще с давних лет ученичества, встретив его, искренне обрадовал­ ся, весело воскликнул: — Да вы, Иван Иванович, и вовсе хорошо выглядите! Шишкин поднялся по лестнице на второй этаж и увидел вице-президента Ака­ демии Толстого. Тот шел навстречу, улыбаясь и на ходу протягивая руку: — Здравствуйте, Иван Иванович. Легки на помине, мы тут только что про вас говорили. Как вы себя чувствуете? — Превосходно,— сказал Шишкин.— Лучше, чем прежде. _ Вот и славно. А наши профессора там...— указал Толстой на дверь выставоч­ ного зала.— Картинки для провинциальных школ отбирают.