Сибирские огни № 11 - 1972

Неве лед, проплыли первые пароходы, барки с лесом, и Иван Иванович, глядя на них, с печальным безразличием подумал: «Сосновые бревна... Что ж из того, что сосновые? Ах, да!..» Он усмехнулся горько: а говорят, что «шишкинского леса не вырубить...» Вот и вырубили, с корнем выдрали! Ничего не осталось. Бревна были уложены на барках высокими, ровными штабелями; ветер доносил их крепкий, дурманящий запах... У Ивана Ивановича закружилась голова, он закрыл глаза и постоял, опираясь на па­ рапет. Вспомнил, как привезли в тот день гроб для Жени, и острый запах свежей сосны, как нож по сердцу... А ведь он любил этот запах, запах сосновых лесов — с ним* были связаны лучшие дни. «Все уходит,— думал Шишкин.— И лед по Неве прошел, и вода течет, течет... Вот Женя и сын от него ушли, и отца уже нет, и кисть Федора Васильева никогда уже не прикоснется к холсту... А что изменилось на земле? Душа моя изменилась... Но разве до этого есть кому-то дело, разве это тронет кого-то в этом огромном равнодушном мире?»— он закрыл глаза, притих, словно прислуши­ ваясь к тому, что с ним творится: грудь сдавило, заплакать бы, но нет слез, будто застыло все внутри. Друзья с сочувствием и жалостью смотрели на него, а он не выносил этих взгля­ дов, не принимал сочувствия. «Не надо,— говорил он Крамскому, -—вы ведь прекрасно понимаете, что жалость не выпрямляет человека...» И Крамской мучился, не зная, чем помочь, спрашивал жену: «Сонечка, милая, ведь гибнет же, на глазах гибнет человек... Художник! Чем ему помочь, как?» Шишкина все чаще видели теперь в компании каких-то странных субъектов, он совершенно забросил работу и порвал всякие связи со старыми друзьями. Напившись, он ходил по Большому проспекту, между шестой и седьмой линиями, с каким-то ры­ жим детиной, на шее которого болтался грязный, засаленный шарф. Шишкин хриплым, сдавленным голосом говорил: «Я потерял самых дорогих людей... Что же мне еще осталось?» Рыжий громко и раскатисто смеялся. «Эко тебя развезло, сударь! А это правда, что ты картинки мажешь? Ну да все одно, плевать, пойдем лучше выпьем еще...» Шишкин проснулся с больной головой. Солнце за окном, день. Темные пятна по полу, на стенах... Недописанный этюд. Он удивленно смотрел на него, пытаясь что-то припомнить. Ну да, конечно, он его, этот этюд, оставлял в мастерской Крамского... Как же он здесь оказался? Кто его принес? Встал, оделся и подошел ближе, внимательно разглядывая, нахмурился: «Возду­ ху маловато...» И вдруг, как давний сон, всплыл в памяти образ иконописца Осокина, голос его, слова его, пронзительно горькие, незабытые: «Слышь, Ваня, душа гибнет...» Иван Иванович вышел из дома. И все думал: «Как же это я, неужто и дальше так?..» Он уже догадывался, каким образом этюд перекочевал из мастерской Крам­ ского в его комнату... Впервые после долгого перерыва он решил зайти к Крамскому. Иван Николаевич встретил его так, словно ничего не случилось, спокойно, без охов и ахов, заговорил как бы между прочим о предстоящей выставке. Потом сидели за столом, и добрей­ шая Софья Николаевна угощала их ароматным чаем. «Пейте, Иван Иванович, кладите больше сахара... Подлить горяченького?» На обратном пути Шишкин зашел в магазин Аванцо. Встретил его сам хозяин, приветливо улыбаясь: «Что-то вы, Иван Иванович, совсем забыли про нас, давненько не были...» Шишкин выбрал несколько хорьковых кистей, попросил отмерить аршинов десять дрезденского холста и, распрощавшись с любезным хозяином, поспешно вышел... Медленно, как после тяжкого недуга, отогревалась душа, возвращалась уверен­ ность, и к концу лета Иван Иванович собрался, наконец, и выехал на этюды в Пре- ображенское. Погода стояла ясная, дачники беспечными и шумными компаниями бро