Сибирские огни № 11 - 1972

решив безотлагательно приступить к делу, на следующий же день отправился в Яс­ ную Поляну. Толстой принял его довольно холодно и сдержанно. Сначала и слушать не хотел о портрете, ссылаясь на разные причины — неумение позировать, роман о Карениной, над которым он работал в то время, наконец, предстоящий выезд на охоту... Граф произвел на Крамского неприятное впечатление. «Капризен, как барышня»,— думал художник. Толстой согласился, наконец, правда, с условием, что написано будет два пор­ трета— один для Третьякова, другой останется у Толстых... И добавил, что если пор­ треты выйдут плохо — художник дает слово их уничтожить. Крамской с удовольстви­ ем дал это слово и приступил к работе. Все дни теперь он проводил в Ясной Поляне. Савицкий к тому времени уже набрасывал эскиз своей картины. Шишкин писал этюды. Но что-то разладилось у него, работа не шла. Евгения Александровна снова занемогла, и он видел, скольких усилий стоило ей, чтобы как-то еще держаться и не упасть окончательно духом. А Крамской ходил как именинник, с лицом одухотворенным и счастливым, и каж­ дый вечер только и говорил теперь о Толстом. — Ну, доложу я вам, удивительнейшая личность этот граф Толстой,— говорил от, смеясь.— На гения смахивает. Этим же летом Крамской написал великолепный портрет Шишкина. Иван Ивано­ вич стоял, опираясь на трость зонта, и голова его возвышалась над дальними вер­ хушками деревьев. Лето завершало свой извечный круг. Легкий туман уже стлался по утрам над землей, и днем сверкала в воздухе прозрачная, будто сотканная из тончайшего се­ ребра, паутина. Евгения Александровна уже не могла дальше скрывать свои недуги, через силу поднималась с постели. Ребенок плакал по ночам. Шишкин вставал, брал сына на руки. Ребенок успокаивался на минуту, а потом еше сильнее принимался реветь. — Да что с ним, почему он плачет? — терялся Иван Иванович. — Он голоден,—со слезами отчаяния говорила жена.—Мне нечем его кормить, у меня ничего нет... Боже мой, что будет? Теперь уже нельзя было откладывать ни одного дня, и Шишкины, собравшись, первыми уехали в Петербург. В конце сентября пришла печальная весть из Крыма — умер Федор Васильев. Россия, по словам Крамского, потеряла гениального мальчика, не успевшего сделать, и сотой доли того, на что он был способен. Поздней осенью приехала из Ялты мать Васильева, привезла все, что он оставил после себя. И Шишкин был поражен — так много Федор сделал. Рисунки, акварели, сепии... Пять альбомов! Мать говорила, что почти до последних дней Федор не выпускал из рук карандаша, он уже понимал, что все кончено, но все еще пытался что-то делать и, бессильно валясь на подушку, восклицал- «Как я хочу рисовать!» Евген'ии Александровне становилось все хуже. Мать не уехала, осталась с ни­ ми, взвалив на себя все заботы по дому. Иван Иванович сбился с ног, бегая по вра­ чам, но те безнадежно разводили руками: видно, у Васильевых это наследственное чахотка. Наняли кормилицу. Крепкотелая, большегрудая женщина, кормившая сына,, казалась Шишкину излишне здоровой и неряшливой. И это раздражало его. да и ре­ бенок. несмотря на избыток молока у кормилицы, ел плохо и совсем исхудал. Евге­ ния с каждым днем угасала, таяла, как свеча, и ранней весной ее не стало... И тут ж е_удар за ударом,— буквально следом, через три недели, скончался маленький сын... Иван Иванович был потрясен, убит. Казалось, со смертью жены а сына ушли в прошлое все лучшие его замыслы и надежды, ничего не осталось за ду­ шой. Пусто. Он пугался пустоты в большой неприбранной квартире, не мог найти места, уходил, спешил куда-то, словно пытаясь сбежать от самого себя. Прошел по