Сибирские огни № 08 - 1972

чат под лавками. Дальние сами промышляли насчет еды—в хлеб дав­ но подмешивали головиду, отруби, свеклу, и теперь то и дело прове­ ряли в сумках бережно укутанные заводские буханки. Все сразу разбились на стайки, кучки, компании и так держались, объединенные заботами, похожими судьбами. Махрой душили вагон мужички. То тут, то там мелькнет гимна­ стерка или стеганый, видавший виды бушлатишко, а то и ремни впе- рекрест. Если даже пиджак прикрывает плечи, то из-под него глядят солдатские штаны, а уж сапоги —обязательно. Редко-редко где под- затесалась бороденка —старики заметно выводились, но возле бороден­ ки-то и ярится самый разговор. Девчонки вроде меня торчат поодиноч­ ке, в разговор не встревают. — Чаю, значит, покурил —расстроение сердца. До лета не дотя­ нул, с водой утек. Знаешь ведь, мотор «е работает —машина не идет. Так и человек. — И нечего жалеть. Мог бы добровольцем идти, а то фронту боял­ ся. Что у него —семеро по лавкам? В бой идти не мог, у телефона мог бы слушать. А то козырял немцам... Вон я, за власть Советов шел? Шел. А он, вишь, под козырек немцам. — Людей-то, людей-то сколько теперь положили! Небось, костры убитых навалены. Вон, лейтенант давешний сказывал, когда Орел-то брали — ад и ад кромешный. — ...Повели его, а он все взрыд, все взрыд, а у меня волосы на голове все копырочком, все копырочком... — ...Цветы, цветы молодые, расцвели только —и покосили всех. * В кривом оконном стекле горбатились черные и желтые поля, вол­ нисто шевелились столбы, прыгало железо, оставленное боями,—тан­ ки, машины, покореженные орудия, кружили воронки, развороченные дзоты, громоздились кучи колючей проволоки с замотанными в нее кольями. Поля распаханы и засеяны —оклемались маленько люди, и нет-нет, да сверкнет струганое дерево. Но больше трубы —черные тру­ бы из развалин, уже поросших бурьяном. А память не зарастает, память кровоточит и топчется вокруг од­ ного: — Сидели мы в щели, все видели, только думаешь, дадут одну и полетишь... — Гляжу —стоят у колодца, как Пилаты, а погодя слышу —на крыльце борануют. Ну, думаю, идут. Мы ему мокрую тряпку на голо­ ву. Глядь, четверо вваливаются, к нему сразу: «Паргизант?» А мы: «Нет, нет, что вы, кран, кран!» — У нас озорничали очень, даже детские платья рвали: «Матка, машину вытирать!» На стол с ногами забирались. Как шли —говори­ ли: «Идет германец, вот культура-то!» А как пришла культура —тьфу, зараза! Вшивые, шелудивые... Матка, яйки! Матка, валенки! Матка, лямпа!» —Да возьми, коли найдешь. «Матка, сало!» —Ах ты, говорю, б... немая, вчера сало, сегодня сало, да я еще не сс...! Так они, черти немые, чуть прикладами меня не зашибли. Русь, вишь, ругается. — Да, брат, баба теперь пошла ругачкая. Бывало, цыкнешь на нее и—баста. А теперь мужик старается бабу не расстраивать. Все, о чем говорят, общей бедой пахнет, и каждый в этом сером, темном вагоне часть одного усталого, измученного тела. Не засиять уже золотым луковицам Ново-Иерусалимского монас­ тыря —с детства по ним угадывала я половину пути. Все обуглено, как обуглено в людских сердцах. Ни Истры, ни Нового Иерусалима. Вместо станций утлые, сколоченные наскоро времянки.