Сибирские огни, 1972, № 07

скачешь и скачешь вперед, точно лошадь, потерявшая наездника, но не сошедшая с круга?» Ответ, найденный Хадсоном, потрясает: * «Потому что все мы убийцы, сказал он се бе. Все, и на этой стороне и на той, если только мы исправно делаем свое дело, и ни к чему хорошему это не приведет». Конечно, необходимо учесть, что такие мысли рождаются у Хадсона в один из ча сов его бездонной депрессии... Несколько слов о том, что Р. Орлова на страницах «Иностранной литературы» (1971, № 5) определила как «отзвуки... мягко-сострадательного отношения к лю дям», которые можно заметить в посмерт ном романе Хемингуэя. Бесспорно, они тут есть. Несмотря на всю беспощадность Хад сона к немцам, которых выслеживает он с экипажем своего катера; несмотря на цель — отомстить, все же не в ней видит он основу основ. Главное — в победе, а не в мести. Именно этим определяется и отно шение Хадсона к застреленному фашистами матросу; и к раненому, которого привезли на катер с одного из островов; и в хадсо- новском стремлении как можно больше взять в плен, вместо того чтобы убивать. Все это наполняет произведение Хемингуэя тем высоким светом гуманизма, который так дорог нам в лучших творениях великих мастеров слова и мысли. Желание разо браться в духовных двигателях поступков даже противника (но не в ущерб борьбе с ним!) и есть одно из проявлений вечного лейтмотива художественной литературы — стремления «принять на себя беды мира, понять их, подставить плечо» (снова цити рую Р. Орлову) Все это находит концентрированное вы ражение в третьей части романа. Но при сутствует и в двух первых. Разве отноше ние Хадсона к Роджеру, к тем драчунам и пьянчужкам, которыми населена первая и вторая части, не обнаруживает глубокого понимания им состояния этих людей? Там, где другой способен обозлиться или равно душно, как мы теперь говорим, «пройти ми мо», Хадсон проявляет сочувствие и терпи мость; и он всегда настороже, чтобы в нуж ный момент оказать им помощь, может быть, спасти их (вспомним драку Роджера с хулиганом-яхтсменом). И всегда старает ся, где можно и необходимо, утихомирить ненужные страсти, остановить людей в спо ре, готовом перерасти в ссору (отношения Тома с подчиненными на катере). Это стремление много пожившего человека по нять других, помочь им избежать непопра вимых ошибок, которые когда-то допустил сам, как и постоянная готовность взять на себя самое трудное, самое опасное, нести всю полноту ответственности,— делают Хадсона обаятельным. И мы прощаем ему то, что в период отчаяния он срывается и со вершает поступки, которых лучше бы ему не совершать (во время доверительной дру жеской беседы с Умницей Лиз — вдруг на отмашь: «Только попробуй заплакать. Я те бе морду разобью»; кощунственные тосты с Политиком за чуму, рак, сифилис, безрабо тицу и т. д.). Мы готовы понять и простить это, как прощаем срывы и недостатки, а не редко и пороки наших близких. Вместе с тем, в изображении всего этого нельзя не заметить влияния Джойса, моти вов нигилизма. Гнет обреченности, томи тельное ощущение тупика, безысходности, которое обрушивается на человека в мину ты отчаяния, разрыв с позитивными идеа лами, так свойственный литературе «потока сознания», отчетливо проявляется в романе. Этот поток заполняет многие его страницы, и в них невольно усматривается психологи ческий настрой позднего Хемингуэя, при ведший его к самоубийству. Не заметить этого — значит идеализировать художника, который не только не нуждается в идеали зации, но и органически чужд ей; значит игнорировать трагические стороны духовно го состояния. Тема смерти — почти постоянная у Хемин гуэя —находит свое место и в этом романе. С ней связаны многие размышления Хад сона. «Человек уезжает, и это может ока заться непоправимым. Хлопает дверью, и это тоже бывает непоправимо. Нет, это все пустой разговор. По-настоящему непопра вима только смерть». Хемингуэй — как жизнь. Сделает чело века родным тебе, потом убьет его. Мы ис пытывали такие потери, читая прежние про изведения этого писателя. Испытываем и по отношению к сыновьям Хадсона. и в еще большей степени — го отношению к не му самому. Внутреннее напряжение расска за, как и всегда у Хемингуэя, огромно: ты сячи и тысячи вольт, если приложить этот измеритель к эмоциональному накалу ху дожественного повествования. Остается вопрос: почему же все-таки пи сатель не опубликовал роман, и страницы, не объединенные даже общим названием («Острова в океане» — заголовок, приду манный его посмертными редакторами и из дателями), два десятилетия лежали в куче рукописей? Никто не знает истинную причину. Но можно с полным правом предположить, что строгий мастер не считал свое произведение завершенным настолько, чтобы отдать на суд читателей. Сравнивая роман о Томасе Хадсоне с другими работами автора, мож но тут и там обнаружить незавершенность. Она дает себя знать и во фрагментарности некоторых судеб (Роджер, Одри и др.), и в известной разобщенности частей романа. Верный своему правилу, Хемингуэй торо пился записать то, что диктовала ему жизнь (тем более, что роман во многом автобио графичен). Он оставлял на будущее окон чательную литературную отделку, шлифов ку записанного. Известно, что роман о Хадсоне вызвал самые противоречивые отклики в мировой прессе. Но это лишь подтверждает значи тельность произведения и приводит к выво