Сибирские огни, 1972, № 07

восхищением, любовью, Распутин уже не видит в окружающей старуху среде ничего равного ей по духу. Жизнь сегодняшней деревни, ее люди, даже собственные дети Анны, которыми она так гордится и так утешена, настолько проигрывают в сравне­ нии с нею, что в лирическую — в целом — ткань повествования властно вторгаются резкие сатирические ноты. Они возникают при обрисовке почти каждого персонажа повести, разве что исключая Надю, которая всем своим обликом — и внешним, и внут­ ренним— схожа с самой Анной, является продолжательницей ее традиций. Сатирическая ткань подвластна перу В. Распутина. Вспомним хотя бы разверну­ тую, со вкусом и смаком, написанную сцену пьянства Михаила, Ильи и Степки Харчев- никова в баньке на огороде. Но с удоволь­ ствием и улыбкой прочитав эти страницы, остаешься все же в некотором недоумении. Тут тоже формулируется некая «философия» («Конечно, картошку окучивать или выпи­ вать?— Степан развел руки и брезгливо встряхнул их, показывая, что такого вопро­ са для них не существует»), и все «муж­ ское население» повести эту философию раз­ деляют. А пуще всего — старухины сыновья Илья и Михаил, которые для того и соеди­ нились в баньке после долгих лет разлуки, чтобы прикончить «поминочный» ящик вод­ ки, не дождавшись, пока их мать умрет. Вроде они и рады, что старуха на пару дней ожила, а с другой стороны, не дай бог, водка прокиснет, не пропадать же добру... Как же так выходит: старуха рожала, растила этих людей, отдавала им всю се­ бя, ни сна ни отдыха не видела, а для че­ го, спрашивается? Чтобы после нее в жизни остались вот эти неопрятные мужики, на сто верст отстоящие от нее самой в нрав­ ственном отношении? Иногда писатель и старается сказать об Илье и Михаиле доб­ рые слова, особенно о последнем: Михаил все же менее равнодушен к матери, чем остальные, о нем мы также узнаем, что смо­ лоду любил он «повкалывать» с былинной лихостью, трудился «играючи», с наслажде­ нием — это внушает симпатию. Но на одно доброе слово о нем приходится десяток та­ ких подробностей, что становится страшно­ вато. Тот же Михаил мерзок и буен во хме­ лю, способен коверкать душу ребенка, ис­ пользуя свою Нинку как орудие для добы­ чи «закуса»,— и Нинка добывает этот за- кус, хитренько надувая мать; он может из­ бить свою добрую и славную жену Надю. Возможно, и неплохой человек Михаил по натуре (вспомним его маленькую ложь во спасение — он возвещает, что «отбил» Тань- чоре вторую телеграмму: мол, мать поправ­ ляется, не приезжай, и снимает таким об­ разом общее нервное напряжение как у са­ мой старухи, так и у других), но как-то это мало мирит нас с ним. Темный он че­ ловек. Ох, какой еще темный! Темнее без­ грамотной Анны. Не лучше и Илья, младший сын. Это вообще характер никчемный, мелкий во всех своих проявлениях. Автор даже и наружно­ стью его наделяет до того неказистой, что дальше некуда. «Илью из-за малого роста до армии звали Ильей-коротким... Оттого, что больше десяти лет прожил он на севе­ ре, волосы у него сильно повылезли, голова, как яйцо, оголилась, и в хорошую погоду блестела, как надраенная». Ни на что-то не способен Илья: ни на то, чтобы с бабой своей совладать — заела она его совсем, ни на то, чтобы устоять от соблазна напиться, хотя ему и не слишком хочется хлестать водку в жаркий летний день, ни на то, что­ бы проявить мало-мальски человеческую порядочность. Чуть старуха зашевелилась поживее, он с облегчением уезжает обрат­ но, хотя, разумеется, не верит в то, что она выздоравливает: подальше, подальше ог тяжких впечатлений, связанных со смертью и похоронами хоть бы и родной матери! Таковы мужики. А женщины, сестры Ильи и Михаила? Неряшливая, бестолковая, неудачливая во всем, глупая Варвара. Черствая, бестакт­ ная горожанка Люся. Трудно хоть в малой степени симпатизировать им обеим, хотя они и очень разные. Писатель пытается на­ делить Люсю некоей душевной тонкостью, ей посвящен большой эпизод — прогулка за рыжиками, во время которой Люся вдруг мучительно ощущает свою оторванность от земли, от родных мест, скорбит об этом, чувствует свою вину перед деревней. Но упомянутый эпизод не более, чем вставная новелла. Характер Люси после знаменатель­ ной прогулки ни в чем не меняется (а это­ го все же ждешь), она продолжает пора­ жать нас своей душевной сухостью и склон­ ностью к самой примитивной демагогии. До­ статочно вспомнить хотя бы страницы, где рассказывается о том, как Люся не выпол­ нила старухину просьбу купить Нинке не­ много леденцов. Люся донимает девочку от­ вратительными нравоучениями о вреде слад­ кого, о том, что «нехорошо» заниматься «вымогательством», а старших надо назы­ вать на «вы». Люся, впрочем, так же, как и Варвара, и Илья, не сохранила и капли чувства к своей матери. Это именно так, хотя автор и несколько маскирует эту жестокую прав­ ду. И только Таньчора, которая, впрочем, даже не удосуживается приехать повидать умирающую Анну, в памяти и любви стару­ хи предстает перед нами в ореоле мягкой женственности и доброты. Причем, неспро­ ста только в памяти матери — сестры и братья вполне равнодушны к Ганьчоре,— потому что весь ход повествования застав­ ляет нас усомниться в достоинствах и этой, последней, дочери. Реальная Таньчора так и не появится на страницах книги. Возникает серьезное противоречие: пои­ ски нравственных высот, так одухотворяю­ щие творчество В. Распутина, приводят его лишь в прошлое деревни. Анна умирает,, не оставив достойных наследников своих вы­ соких человеческих качеств. Почему? Где причины? В росте техники, в бурном темпе-