Сибирские огни, 1972, № 07

нако ее опыт для него не прошел бесслед­ но. Воплощая тот или иной свой замысел, вырабатывая наиболее адэкватную форму его выражения, художник действует не в изоляции от соратников, но в силовом поле, образованном их совокупными усилиями и различными эстетическими веяниями. Говоря о стиле новелл Шукшина, кри­ тика уже сопоставляла их с рассказами другого талантливого и давно пишущего о деревне писателя — Евг. Носова. Сопостав­ ление это в самом деле помогает понять своеобразие того и другого. Повествовательной манере Евг. Носова присуща живописность и эпическая урав­ новешенность. Окружающий мир набегает сплошным стихийным потоком, в котором глаз автора различает множество знакомых и характерных для всего живого подроб­ ностей. «Жаркий августовский полдень. Выж­ женный, порыжелый на буграх выгон за­ лит недвижным, дремотным зноем. Дро­ жит, зыбится горячий воздух, и снуют в нем медным, зудящим гулом остервенелые оводы». Это начало рассказа «Подпасок». А вот зачин шукшинской новеллы «Горе». Тоже летний пейзаж, но только ночной, сразу создающий определенное настроение, «Бывает летом пора: полынь пахнет так, что сдуреть можно. Особенно почему-то ночами. Луна светит, тихо... Неспокойно на душе, томительно. И думается в такие ог­ ромные, светлые, ядовитые ночи вольно, дерзко, сладко... Притаишься где-нибудь на задах огородов, в лопухах,—сердце зами­ рает от необъяснимой, тайной радости». Такого рода описания не так уж редки у ' Шукшина, его интонация окрашена ли­ ризмом порой и в сугубо бытовых, казалось бы, рассказах, вроде упоминавшегося выше «Внутреннего содержания». Смешной, неле­ пый Чудик также наделен способностью к обостренному переживанию горя и ра­ дости... «Чудик поспешил сойти с крыльца... А дальше не знал, что делать. Опять ему стало больно. И страшно. Казалось: ну, теперь все, зачем же жить? И хотелось уйти подальше от людей, которые ненави­ дят его или смеются. — Да почему же я такой есть-то? — горько шептал он, сидя в сарайчике.— На­ до было догадаться: не поймет ведь она, не поймет народного творчества». По сравнению с Евг. Носовым, которому даже в рассказах большого нравственного накала, таких, допустим, как «Домой, за матерью», не изменяет спокойствие, вкус к сочной, богатой оттенками и переливами предметности, Шукшин обнаженнее и пуб­ лицистичнее. Легко улавливаемое созвучие интонаций в его новеллах, повторяемость определенных ситуаций вызваны интересом автора к одним и тем же нравственным проблемам, нередко более важным для него, чем конкретный человеческий характер. Однако Шукшин готов к спору с самим со­ бой, и сегодня нельзя без оговорок повто­ рить сказанное несколько лет назад Л. Ан­ нинским: «Его герои, в сущности, близне- 1/цы, поступки одного можно перепоручить 1 другому, эти поступки вызваны к жизни }одним и тем же поворотом сюжета: испы- ; танием на правду: испытанные на досто­ верность чувств, эти герои интересны нам 1 как носители взыскуемой автором искрен- 1ности и чистоты, но не как носители непов­ торимо личных, единственных судеб»1. В произведениях Шукшина действуют и герои иного плана, отмеченные острой пси­ хологической и бытовой характерностью, обладающие вполне индивидуальной биог- !рафией. Обратимся хотя бы к его послед­ нему сборнику — «Земляки» (1970). Мало общего у падкого на советы окру­ жающим, надоедливо-неугомонного сель­ ского почтальона Макара Жеребцова из одноименного рассказа с легко живущим, любящим пустить пыль в глаза охотником Бронькой Пупковым («Миль пардон, ма­ дам!»). Не прост этот человек, Бронька, причуд­ ливым образом переплелось в нем хорошее и дурное: жажда необычного, способность подняться в воображении над повседнев­ ностью и склонность к паразитически-без- думному существованию и утрате самоува­ жения. Да, в натуре егеря заложены раз­ ные возможности, и это, кстати, блестяще раскрыл актер, исполнявший роль Пупкова в кинофильме «Странные люди». Он под­ черкнул то, что автор, может быть, только наметил, прояснил все, что у Шукшина бросало на фигуру охотника тень неопреде­ ленности, словом — увидел героя в социаль­ ном контексте и потому смог сыграть убе­ дительно, неотразимо этого рыцаря на час. Отношение автора к герою, как нередко у Шукшина, прямо не выражено и противо­ речиво. Умный и удачливый охотник, он и внешне располагает к себе —•«ладно скро­ енный... голубоглазый, улыбчивый, легкий на ногу и на слово». И как-то забывается самая первая начальная фраза рассказа, а в ней уже многое заключено. «Когда город­ ские приезжают в эти края поохотиться и спрашивают в деревне, кто бы мог похо­ дить с ними, показать места, им говорят: — А вот Бронька Пупков... он у нас ма­ стак по этим делам. С ним не соскучи­ тесь.— И как-то странно улыбаются». В деревне, где каждый человек на ви­ ду, не будут зря бросаться словом. А улы­ баются потому, что неловко им за взрос­ лого мужчину, отца семейства, не уважаю­ щего себя, да, пожалуй, и окружающих. Что касается Пупкова, то для него история с покушением служит своеобразной ком­ пенсацией за ту роль, которую он выполня- , ет при городских, но это —ложная, связан­ ная с еще большими моральными потерями компенсация. Недаром каждый раз после отъезда гостей Бронька ходит подавленный, мрачный и пьет. В этой внешне безобидной 1 Л. А н н и н с к и й . Нечто о рассказе.—«Лит, Россия», 7 августа 1964 г.