Сибирские огни, 1972, № 06

А куда? Кругом степь, и ни души. Алан закричал, но не услышал своего голоса. А эхо откуда-то издалека донеслось... — Где этот Алан? —раздалось совсем рядом.—Куда девался? Ле­ жит, оказывается! Спать сюда, что ли, пришел? Приглашай их, чертей, после этого. Столько молодых баб места себе не находят, никто не обни­ мет их, не приласкает... Что же им самим на шею парням вешаться? Ишь, даже не пошевелится! Голос был незнакомый. Алан уже пришел в себя, но стыд охватил его, и он по-прежнему лежал лицом к стенке аила, притворяясь спящим. Послышались шаркающие шаги. Опять все стихло, но тут же с гром­ ким смехом в аил вбежала Эмилчи и принялась тормошить Алана: — Вставай, вставай! Хватит лежать! Пошли со мной! Алан поднялся и, пошатываясь, направился за Эмилчи. Он плохо представлял, куда и зачем бредет. Худенькая, быстроглазая Эмилчи тя­ нула его, и он покорно переставлял ноги. Выйти из аила им, однако, не пришлось, потому что дорогу заступил дряхлый старик. — Кто это? —шепотом спросил Алан. — Анчы,—ответила молодая женщина и шмыгнула на улицу. Старик не узнал Алана, но улыбнулся ему и приветливо протянул руку. Когда же парень назвал себя, Анчы еще больше обрадовался, стал вглядываться подслеповатыми глазами при неровном свете костра, оты­ скивая знакомые черты ушедших в иной мир Токтубая и Каракчы. Они сели у очага. — Что вы теперь делаете? —спросил Алан. Старик махнул рукой. — Коров пасу...—Он вздохнул.—Силы не стало. Давно уже сижу в своем аиле, слушаю, как тут гуляют, песни поют... Интересное дело: от той горы,—Анчы ткнул отставленным большим пальцем за спину,— отдается сильно. Еще мальчишкой был, все эхо слушал. Наш аил тогда как раз под черной скалой стоял. Люди, бывало, соберутся на ойын, шу- мят-поют, а мне все-все слышно, будто рядом. Даже лучше еще. Как вспомню, другие тогда песни пели. В аил заглянула Эмилчи, подмигнула Алану и скрылась. Старик продолжал: — Подумаю иногда: эхо всей прожитой жизни впиталось в эту го­ ру... Мне уже семьдесят семь. Ни разу никуда из Коо-Четте не уходил, не уезжал. Много людей видел, много песен слышал. Трудная была жизнь, тоскливые песни. Все людские стоны, жалобы, все горькие пес­ ни —в сердце горы... Во время войны редко когда пели. Послушаю — одни женские голоса. Не поют —плачут. Сегодня тоже слушал. Сначала опять только женщины пели, после, показалось, и мужчины тоже. Инте­ ресно, думаю! Большая новость! Не усидел. Пошел посмотреть, кто при­ ехал. Тебя вот увидел. Хорошо, Алан, хорошо, что ты здесь... Анчы потянул из-за голенища видавшую виды трубочку с длинным треснутым мундштуком, достал почерневший от времени кожаный кисет. — Молодым жить хочется, радоваться, веселиться. Устали все от войны. Жалко мне девушек...—Он долго сосал трубку и глотал дым.— Иди, Алан. Играй, веселись. Пусть и твоя песня от той горы отдается. Я послушаю. Алан хотел ответить старику, да не успел: вбежала Дьиламаш. — Сколько можно сидеть! И говорит, и говорит... — Иди,—закрыв глаза, кивнул Анчы. Взявшись под руки и образовав круг, доярки пели. Дьиламаш и Алан потеснили женщин, стали вместе с ними. Медленно покачивались в такт песне, нескончаемо длинной и грустной.