Сибирские огни, 1972, № 06

ждать. А пришла беда... На склоне горы лес рубили —воскресник был. Упало дерево и придавило Нюру. Насмерть. Чага совсем загрустил. Ни с кем не разговаривал. Все думал, ду­ мал, как же это могло случиться? Не могла ведь цыганка неправду ска­ зать. Догадался в конце концов: не ту в жены взял! Догадался —обра­ довался. Значит, снова жениться надо. Снова бы повстречать ту цыган­ ку, получше расспросить. Да где ее найдешь? А смуглянок на выбор две осталось. Которая из них? У Болчой волосы темные, но не черные, ско­ рее каштановые, но все-таки темнее, чем у Шуры. Шура-то почти русая, зато лицом смуглее. Надо же —счастье вон оно, только руку протяни, а вдруг опять не угадаешь?.. Выбрал Болчой, и снова захлопотали свахи. Полгода не прошло после смерти Нюры, а Чага отпраздновал второй той. — Что стряслось? —удивлялся Эмдик-Содон, для которого не было большей радости, чем погулять на любом пиру.—Чага будто хан стал. Кого захочет взять в жены —берет! Девушки у него, как лошади на по­ воду,—куда поведет, туда и идут! Мужчины, конечно, теперь редкость. Ищи —не найдешь... ...Со второй смуглянкой-женой прожил Чага почти два года. Был у них ребенок, да не выжил. Простудился, говорили. Чага и его мать от нетерпения сгорали, дождаться не могли: когда, когда же начнется у них приятная, богатая, счастливая, вольготная жизнь? Неделя проходила за неделей, месяц сменялся месяцем,—не прибавлялось ни богатства, ни радости, ни счастья. Болчой стала доброй, хорошей келин.1 Работала она за троих. Ле­ том—в поле, зимой —на ферме. И дома не присядет, не передохнет — возится, хлопочет. Молчаливая только. Слова от нее не услышишь. Тру­ додни у нее большие. Все, что заработает —деньги ли, продукты ли,— в семью несет. Последнее время, правда, Болчой стала частенько к своим родите­ лям захаживать. Придет и сидит. С матерью разговаривает. Долго о чем-то говорят. А так —по-прежнему работящая, хлопотливая и в кол­ хозе, и в доме, где разожгла свой огонь в своем очаге. И вставала чуть свет —казан глиной обмажет, араку сварит, сыворотку с творога сцедит, все приберет и на работу уйдет, пока Чага с матерью еще и не про­ снутся. Другой совсем дом с приходом Болчой стал, если честно сказать. Котлы всегда чистые, в избе побелено, на окнах шторки-занавески. Люди говорили: «Старательная келин Болчой, работящая». И Чага прямо ще­ голем стал. Вон в какой черной бархатной шапке с оторочкой из выдры ходит! Надвинет шапку на глаза — вид важный, походка гордая. Разве это прежний Чага? У него и штаны-рубаха всегда теперь чистые. Все Болчой, все Болчой. Она и свекрови своей новую черную юбку сшила...» Верно люди говорили, верно замечали. Намного лучше стала жизнь в доме Чаги. Да не все люди знали, не обо всем слышали. Редко когда в этом доме разговаривал кто-нибудь. Соберется к вечеру вся семья — Чага с матерью, Болчой,— сидят, пьют чай, молчат. Слышно только, кто как чай прихлебывает. Мать в сторону глядит, тянет из пиалы врастяж­ ку, не спеша. Чай у нее заварен крепко, вскипячен вместе со сметаной. Одну пиалу опорожнит, другую, третью... Забормочет себе под нос: — Господи, что это ноги мои болят? Наверно, болезнь желтой воды. Чем так мучиться, лучше на тот свет... Разве это жизнь? 1 К е л и н —молодая замужняя женщина.