Сибирские огни, 1972, № 06

даются лукавой усмешкой. По-видимому, такое сочетание нового и традиции и в то же время слегка ироническое отношение к последней в какой-то мере характерно для психологии устного народного творчества наших дней. Да, современная жизнь опровергает суе­ верие. И все же вера в чудесное, как эсте­ тический принцип народной поэтики, про­ должает так или иначе существовать в пред­ ставлениях людей. Такова в своих «лесных былях» Фелия Георгиевна Смирнова, живущая в Усть-Ку­ те. Она верит в волшебство не сознанием, а душой народного артиста, художника. Ча­ сто, начиная какую-нибудь историю, Смир­ нова называет ее «чертовшыной», а расска­ зывает и комментирует как быль. — Это было здесь, на Лене. Здешняя женщина рассказывала, Маруся, в Осетрово живет. И было это... в какой же деревне? В Тарасове, что ли? В Орленге ли? Будто баба в лесу ходила. Медведь-то и уташшил ее к себе. И она там жила с им, с медве­ дем, как жена. Он ей настелил сена в бер­ логе, чтоб мягко было. Костер ей разводил, грел ее, а спички и хлеб у сенокосчиков воровал. И кормил ее. Потом она родила ему медвежонка. Вот как-то раз ушел он, медведь-то, куда-то. Она и убежала. При­ бежала к берегу, а там, на другой сторо­ не,— деревня ее. Там знакомый старик сети ставил. Она и давай кричать: «Дедушка, перевези меня!» Он взял да и перевез. А медведь-то возвратился в берлогу — ее нет. Он и давай чесать к берегу. Стал на берегу, вот так прижима т лапы-то да ревет. Мужики и говорят: «Надо ее пока­ зать ему. Он переплывет, мы тут и убьем его в речке». Ну, ее и показали с этим-то, с медвежонком. Он и поплыл. Подплывает к берегу. А один мужик-то и говорит: «Может, он ишо сдасся?» Медведь, как услышал эти слова,—лапы кверху: сдаюсь, мол. Тогда миличионер-то ихний взял да и застрелил его. А медвежонок-то и сейчас с этой женщиной в Иркутском живет... И, окончив, раздумчиво: — Не знаю, правда ли — така сказка. Говорят, медведи-то — проклятые люди. И вдруг уверенно: — А как же? У медведицы-то ведь две груди, как у женщины. И медведь-то сам как человек, когда на пеньке сидит... Какой седой стариной подсказаны сю­ жет таежной «бывальщины» и последующее резюме рассказчицы? Рожденные тотеми- ческими взглядами наших далеких предков, они прошли сквозь века и Есе-таки продол­ жают жить, несмотря, казалось бы, на та­ кую серьезную преграду, как уровень совре­ менного знания. Фелия Георгиевна Смирнова — человек, много повидавший и переживший на своем веку. Высланная Бместе с бунтарем-дедом в Сибирь из кавказского аула Соо, она узна­ ла забайкальскую каторгу с ее многонацио­ нальным интересным людом, жестокий и вольный мир приискателей, услышала их своеобразные бывальщины, сказы и песни, В годы гражданской войны она партизани­ ла в Забайкалье, на Дальнем Востоке, в. приленских лесах; была ранена, сидела в семеновской тюрьме. А после установле­ ния в Сибири Советской власти стала бес­ сменной участницей актерских агитбригад, с которыми объехала всю Восточную Си­ бирь. Не только в многочисленных ролях пьес Островского видел ее зритель тех лет, не только слушал в ее исполнении песни и сатирические куплеты, но и восхищался се­ ансами французской борьбы, в которых Фелия Георгиевна выходила непременной победительницей. Тогда же приобщилась она и к удиви­ тельному миру сказок. Сощурившись куда-то в угол, Смирнова рассказывает так, как будто расрматривает нечто, видимое ей одной, и медленно сооб­ щает о каждой увиденной детали: — Вдруг старичок очутился: сидит на брусе у палатей-то. Ма-а-ленький, вот та­ кой,— она поднимает руку на полметра от пола, определяя рост «увиденного» ею до­ мового,—по-старинному одетой: в шабурах, полы вот так вот за кушак затыканы, ун- тики маленьки — он ими побалтыват. Бо­ родка — гвоздиком... Точно так же зримо описывает она ки­ кимору, которую «плотники впустили в из­ бу неблагодарным хозяевам»: — Выходит из-за печки девочка — ко­ сичка жолтенька. Сарафаны раньше носили. Так на ей сарафан: ситцева рубаха, а по подолу вроде как клеенка синя така при­ шита, крепко чтоб было. Сарафанчик весь изорванный. Поясок и лямочки только и остались. Босиком... Однако, что же все это значит? — подоб­ ные рассказы в наши дни! Явление это вполне закономерное, за­ ключающее в себе целую систему мировоз­ зрения тех давно ушедших эпох, когда лю­ ди создавали первые мифические вымыслы и, по образному замечанию Гегеля, «сами жили в стадии поэзии и потому осознавали свои самые внутренние, самые глубокие пе­ реживания и мысли не в форме мысли, а в образах фантазии, не отрывая общих абстрактных представлений от конкретных образов». И теперь именно в них, этих дав­ них представлениях об окружающем мире, находим мы объяснение так хорошо извест­ ной нам с детства, хотя и не всегда понят­ ной сегодня, народно-поэтической событий­ ности и образности. В самом деле, возьмем хотя бы волшеб­ ную сказку. Ее каноническая фантастика у современного слушателя не вызывает ни­ каких ассоциаций с миром действительным. Ему ничего не говорят такие, например, ее традиционные ситуации, когда люди — ге­ рои сказок —женятся или выходят замуж за представителей животного мира, а ска­ зочные звери говорят человеческим языком, чудесное наследство получает обычно млад­ ший брат и только после того, как проведет три ночи на могиле отца, когда лесная из