Сибирские огни, 1972, № 06

Лязгнули разбитые борта полуторки. Женщины потянулись на красный флажок поссовета. Отец что-то крикнул Клавдии... Ей! Не матери. Жалость к отцу и лютая ненависть склубились в Женькиной груди. Ему стало душно. — Не пойду к поссовету, не пойду,—говорит Женька про себя, но с такой яростью, словно кричит.—Обидно тебе, папка? Может, послед­ ний раз видимся, а сын не пришел проститься. А нам не обидно, что променял?! Не помня себя, он выдернул из кармана отцово письмо к матери, изорвал в мелкие клочья. И тут же содрогнулся: зачем? Ведь это —са­ мое последнее доброе пожелание отца, знак, пусть запоздалый, но за­ боты о семье, последняя воля отца, последняя память о нем... В смятении Женька стал хватать рассеявшиеся клочки бумаги. Бросил их и опрометью побежал на нижнюю улицу, к поссовету. Машина тронулась на глазах. Отец стоит, качаясь. Машет... Игра­ ет гармошка. Клавдия оставляет завтракать. Еоворит, что не завтра-послезавтра тропой пойдут кони. Но Женька вытащил на крыльцо тяжелый мешок с продуктами, набитый отцом, и через силу взвалил на плечо. 8 За прииском Женька сбросил мешок. Не дотащить. На первом ки­ лометре сляжешь. Взмок. А до велосипеда, спрятанного в кустах,—-ки­ лометров двадцать. От старательского разреза он притолкал сломанную тачку. Литое колесо исщерблено, петля осевой державки отодрана. Гвоздь бы ка­ кой—закрепить колесо, но возвращаться —дурная примета... ...Речку пришлось перебрести четырежды, и к полудню, перенеся сперва мешок, а потом переволочив тачку, Женька умотался вконец. Холодная вода взбодрила, но после еды сразу сказалась бессонная ночь. Двигаться невмоготу. Спрятав тачку, Женька приглядел у берега полянку, разулся и вытянулся на мху. Мокрую одежду снимать не стал, чтоб не искусали оводы,—так просохнет. Под шум реки, обняв «фро- ловку», стал засыпать... Солнце прижгло. Очнулся с чувством неясной тревоги. Подумал: зачем лег у самой воды? Так дикий олень прячется от жары в чащобе у реки. Охотник знает, берегом идет, ружье настороже... Отойдя от берега шагов на восемнадцать, Женька забрался в тень ольховника и снова задремал. И опять всплыл из сна, ощутив смутную, но близкую угрозу... Схватил сползшую с руки «фроловку». На коле­ нях прислушался. Не обуваясь, стал красться к тачке... Человек! Горбясь, тащит куль в ерники... Его, Женькин куль... Сердце забилось под горлом. Женька мог бы застрелить его, стоит прицелиться... Придержав спуск ружья, чтоб шептало засеклось без щелчка, Женька оттянул курок затвора. А вдруг человек не один? Один! Ведь это... Это Суетин! Он! Он! Молча Женька настигает Ганьку. Только сухой ягель похрустывает, покалывая босые ноги. — Стой! Стой, стреляю! Мешок упал, Суетин извернулся, хватаясь за ремень ружья. — Жиганом стреляю! —Женька целится с колена.— Не тронь ружье!