Сибирские огни, 1972, № 06

облика и характера; знает, будет подчеркнутая теплота и близость от тех, кто давний друг... Будто он в ответе за Германию! Но не та Герма­ ния, из которой он ушел восемнадцатилетним парнишкой,—не та Герма­ ния начала войну... Это было в марте тысяча девятьсот семнадцатого, на Немане, под Барановичами. Пришли брататься русские, вытаскивают из мешка по­ дарки—мыло, папиросы. Немцы немножко растерялись: не готовы к встрече — чем отдарить побратимов? Их провели в блиндаж и решили: пусть камрады пока попьют кофе с галетами, а той порой что-нибудь со­ берем. Полковник Крейц вошел и уперся шишаком каски в бревна наката; сумрачно спросил, что происходит. Ему объяснили. — Наш участок не входит в зону братания,—был ответ полковника. Русским предоставляется выбор: немедленно отправляться на свой бе­ рег—или остаться, но тогда их интернируют, как пленных. Все! —Крейц щелкнул хлыстом о лакированное голенище сапога. Русским завязали глаза марлей и повели с позиции. Полковник до­ гнал. — Хальт! Они приходили на разведку. Это лазутчики. Я не могу взять на себя ответственность... Эдуард Лампе был приставлен охранять русских. Ночью они проси­ ли отпустить их. Говорили, что в России будет революция... Круглому сироте, Эдуарду терять было нечего, а о революции он был наслышан. Он ушел с русскими. Это был первый плен, добровольный. Второй плен —похуже: у атамана Семенова, в Забайкалье. ...Лязгнула, откатилась дверь вагона. «Лезь!» А куда лезть? Едва дверь открылась, как пленники стали падать оттуда,—вагоны набиты битком, одного засунь —трое выпадут... Двое здоровенных детин хвата­ ют Эдуарда, один за волосы, другой за ноги, раскачивают —взметнулся под самый потолок вагона —и столбом, вниз головой в народ... Чуть шевельнется толпа, Эдуард все ниже сползает, а скоро и уперся теме­ нем в пол... Семеновцы запирают дверь. «А ну, сдай!» Он не помнит, как потом его вывернуло головой кверху,— само ли собой это получи­ лось, помог ли кто. Очнулся. Разбитый нос трется о шинель соседа, все тело саднит, во рту пересохло, ноги подсекаются, и держится он лишь потому, что сдавлен стоящими людьми. Попросил пить. «Терпи, браток, не дают нам пить». Речь русская, мадьярская, китайская... Вагон смерт­ ников... Осенней ночью их, бойцов интернационального отряда с Даурского фронта, расстреляли на опушке леса за станцией... Командир взвода Эдуард Лампе пришел в себя под грудой тел. Поднялся и побрел в лес — босой, в кровавом белье. Хрипела простреленная грудь. Сил было мало. Но уйти живым от расстрела, чтобы теперь замерзнуть? Он взвалил на плечо корягу и нес ее, пока не согрелся... Его спрятала и выходила семья старателя Гурулева. Шестнадцатилетняя Люба отпаивала его сливаном, забайкальским «карымским» чаем, заправленным маслом и обжаренной мукой, молоком и солью... После гражданской войны, спустя много лет, он приехал к Гурулевым уже из Якутии и женился на Любе... — Ну, пошли, бабоньки, Эдуарду Ивановичу отдохнуть не даем.— Савицкая уводит женщин. Геолог молчит. Любовь Николаевна, смахивая со стола крошки, бе­ режно обошла тряпкой его локоть, и он не поднял его; вдруг отбросил цигарку, притянул к себе жену и положил перед ней бумагу. — Отказали мне. Прочитав заявление, Любовь Николаевна вспылила: