Сибирские огни, 1972, № 06

Алан отставил пиалу, потянулся за папиросами. — Трудно же вам пришлось... — И не говори. С каждым годом было все хуже и хуже. Теперь-то уж должно наладиться... До весны сорок третьего еще как-то тянули. А уж после... В колхозе одни женщины да старики. Кое-как посеем, а убирать нечего —не растет хлеб. Сена мало. Зима придет, скот дохнет. Ну, такое могло и раньше быть —падеж, неурожай. Такое пережить можно. А когда казенное письмо принесут —убит, пропал без вести...— Нас немного —еще ничего. А у кого большая семья, тем досталось. Ми­ мо аила Шаты ходить не могла спокойно. Шесть детей, и все один дру­ гого меньше. Бедная Экче с ног сбилась. И в колхозе работает, и сена для своей коровы накосить надо, и за коровами съездить... Как-то вече­ ром зашла к ней. Дети спят. Смотрю —нет Экче. Заглянула в аил, а она сидит у огня, плачет. Спрашиваю, что случилось. Вот, говорит, накорми­ ла, уложила спать, а что им утром дать? У людей просить? Сколько можно просить? Люди не отказали бы, да у самих нет ничего... Корову заколоть —это уж последнее. Из колосков чашку овса натрусила, на один раз талкан будет... Пальцы у Экче черные, обмороженные. Так мне горь­ ко стало. Хоть бы к таким, думаю, мужья возвращались... Вернулась до­ мой, отрубила кусочек мяса —приберегла немного, сами не ели,— понесла Экче. Она плачет, и я плачу. Экче говорит: «Понемножку ва­ рить буду, чтобы хоть запах был». А чего там варить? Одному не на­ есться... Подперев голову рукой, Алан слушал сестру. — Осталось у нас две коровы да бычок и еще три овцы. Одну коро­ ву—черную, с желтым пятном, мама наказывала заколоть, когда ты приедешь... — Мама долго болела? — Нет. Утром еще хорошо себя чувствовала. Подоила корову. По­ том молоко кипятила. Потом говорит, легко мне что-то сегодня, будто ничего во мне нет... Я куда-то собралась, а мама возле огня улеглась и меня остановила. Погреюсь, говорит, немного, а ты пока не уходи, по­ будь тут. Не пошла я никуда, стала возле аила с чем-то возиться. Загля­ нула, а мама бледная-бледная лежит. Чай попросила. Попила. Ба-таа, говорит, мальчика, однако, так и не увижу... Кого, спрашиваю. Не отве­ чает. Потом сказала: когда Алан приедет, пускай дом пустым не остав­ ляет, пускай женится, долго холостым не ходит... Алан прикурил одну папиросу от другой и долго держал в пальцах тлеющий окурок. — Кто бы мог подумать,—это все мама говорила,—что у тебя од­ ной на глазах помирать буду. Спросила еще: Алан вернется? Почему письма не пишет?.. Я спросила, что у нее болит. Говорит, сердце. Еще чаю напилась. Лежит у огня и говорит мне: «Хорошо своих детей вы­ расти». Я ее успокаивать стала—зачем об этом. А она: «Иди, позови стариков». Пришла с соседями, а она уже остыла... Небо к полудню заволокло облаками. Над белеющими вдали тремя вершинами гор заклубились темно-синие тучи. Казалось, они выползают откуда-то из-за гор и расстилаются по небу. — Быть дождю.—Дьалаа прищурилась, поглядела на тучи, быстро охватившие полсвета.—С той стороны нанесет. Глухо пророкотал гром, и в наступившей предгрозовой тишине гул­ ким эхом зазвучало: — Ку-куу, ку-кууу!.. Не ко времени раскричавшаяся птица будто всхлипывала и нагоня­ ла тоску. От ее монотонных причитаний у Алана защемило сердце.