Сибирские огни, 1972, № 06

успевшего спрятаться в засаде человека. Внимательно и неподвижно разглядывали они друг друга. Потом Михаил поднял ружье... Медвежа­ тина заменила оленину в расселине, где толстым языком вывалился из земли пласт вечномерзлотного льда... Теперь друзей ничто не торопило. Соль еще была в достатке. Пошли дожди, мыть стало можно в самой головке ключа, на корен­ ном месторождении. Вволю работали, вволю ели и отдыхали... Хозяин качает головой, слушая Михаила... Сколько вытерпеть при­ шлось бродягам-золотничникам! Рыли золото, жадничали —еще денек, еще один,—проснулись од­ нажды на заре —кругом бело, ранний снег упал... Еда еще была —вя­ леная медвежатина, но одежда легкая, из теплого, не считая подстилки- медвежины, только ватники. И пошли старатели вниз по реке. А как стала речка глубже и шире, сбили плот. Верстах в десяти от табора плот опрокинулся, едва выбрались на берег в сапогах и ватниках; лиши­ лись еды, ружей и спичек. — Я к нашему костру бежал по снегу,—рассказывает Михаил.— Только что из воды, а бежал —пар валил. Надеялся, хоть уголек в кост­ ре застану живой, так обсушимся. Куда там! Ни искорки. А шутишь — на морозе мокрым? — Хэ! Там кремень всегда раньше брали. Ключ Буру-Буру зовет­ с я—Кремневый,—зачем не искал кремень? Ножиком —чик! чик! Огонь! —Отхондой помолчал и спросил: —А золото? Золото Отхондоя интересовало меньше всего. Так, разве когда на чай обменять, если б оно случилось. Он бы даже обрадовался, если бы старатели не нашли золота. Все жить спокойнее. — В воду ушло все как есть.— Глаза Михаила замигали, помути­ лись, голос дрогнул: —Пропади оно ¡пропадом! 10 Промерзшие окна сочат свет позднего утра. Маруся печет пироги, а отец с Женькой провалялись; им есть что рассказать друг другу. Мать дала Женьке денег и отправила в магазин. — Папке возьмешь поллитру, а дяде Ване апельсинов. Женька прикрутил к валенкам «дутыши», надел на Джека мягкий ошейник —набитый ватой материн чулок, и помчался. Маруся присела к мужу на постель, подав ему горячий пирог. — Пробуй, бродяжка... Нам бродягу жалко, а бродяге нас... Эх, Ми­ ша!.. Ты хоть вспоминал о нас когда? Не до нас было? Марусино смуглое лицо раскраснелось от печного жара и блестит капельками пота. Сковородка на кухне шкворчит. Михаил держит в од­ ной руке пирог, чтобы приостыл, а другой рукой гладит Марусю, млея от всего этого уюта, и ему кажется, что надо быть первейшим на свете дураком, чтобы променять эту ласку, эту заботу, этот уют на все те муки, что пришлось перенести... Когда там, на снегу, заговаривал Ваня, Ми­ хаил хитрил, проваливаясь в эти минуты в забытье, но стоило Ване за­ молчать—и Михаил неимоверным усилием отрешался от беспамятства, будоража мозг самыми сильными переживаниями из прошлого. Это бы­ ли воспоминания о ней, Марусе, и о сыне. Эти воспоминания изнуряли его, повторяясь без конца. Они теряли силу и уже не помогали одолеть сна. Тогда он расталкивал Ваню, обмякшего и коченеющего, и говорил ему, что его ждет Дарья, и Ваня оживал, чтобы дать ему, Михаилу, опять несколько минут забытья..»