Сибирские огни № 05 - 1972

— Ма-ам, Байкал! Вон он —Байкал! —Женька, цепляясь за сун­ дучок, старается встать на телеге. Маруся бросилась к сынишке, шлеп­ нула у него на щеке комара и прикрикнула: — Сиди, упадешь! Проспал ты Байкал еще в поезде. — Байкал! —твердил Женька упрямо и разочарованно, жалея, что это может быть и не Байкал, и таращит большущие черньш, как у матери, глазищи на болотную лужу. Она, ржаво-красная, с радужной пленкой, загадочно затаилась под нависью пышных тальников,—сразу видно: эта вода —не такая, как всякая, а еще в поезде говорили, что Байкал —большая вода, и не такая, как всякая... Незнакомый* мужчина в обношенной пыльной одежде догнал Мару­ сю, подал ей алый цветок, который она тотчас передала Женьке, и за­ вел просительный разговор: — Поворожишь на таборе, цыганочка, а? Ы-ых, глаза! Сердце скрозь прожигают... Маруся вспыхнула: — Отстань! —И —поближе к сыну: рядом с Женькой она смелеет. Надоели эти ухажеры! Погадай да погадай... Тут своей судьбы не знаешь. А Танька Суетин и не одернет прилипалу,—думает, наверное, что с этими людьми еще вместе придется работать, и кто их знает, этих людей... В поезде-то Танька помогал, бегал за кипятком. А сейчас стал не в помощь. На телеге и у костра Маруся ночевать боится, да и кома­ ры Женьку съедят, в редких и тесных зимовьях Танька никогда не добьется места для нее с сыном, и если бы не бойкая попутчица Люба, которая тоже едет с сынишкой к мужу, трудно приходилось бы Марусе коротать бессонные ночи, а днем на телеге не выспишься, возница ко­ сится: «Конек у меня не стожильный, а ноги у тебя молодые», и подъ­ ехать удается изредка, на спусках с гор да при переправах через речки. Осторожным и трусоватым стал Танька. Когда на зимовье у него случилась пропажа, так ни с кого не спросил, шепнул Марусе: «Тятины часы срезали, бездельники, голодранцы!», и в светлых Ганькиных гла­ зах Маруся увидела растерянность и ненависть,—такие были глаза у старшего Суетина, у Танькиного отца, когда его в деревенском клубе всём народом осудили на высылку. Старик с женой и дочерью сидел на передней скамье, а Танька вышел на сцену —и удивил народ: «Неиспра­ вимый експлататорский елемент не желаю знать, и отец мне больше не отец». ...Отец, пронзя сына лютым взглядом, беззвучно кривил губы, и Танька читал на этих губах: «Иуда, Иуда!» Поработав немного в кол­ хозе конюхом, Танька дал тягу... Марусю он догнал уже на железнодо­ рожной станции: «Я тоже на Алдан, вместе поедем». Попутчик не был приятен Марусе: когда-то Танька к ней сватался, и как бы Михаил не подумал чего дурного... Но Маруся решила, что в неведомый путь, да впервые в жизни, с земляком все будет легче. «Голодранцы»!.. А сам Танька сейчас их же, «голодранцев», за Ма- русиной спиной потешает анекдотами, язык у него без костей, знай ме­ лет... А вот как тебя, Танька, встретит Михаил? Залебезишь, небось. Мишин батька, как переселился с Украины, четыре года батрачил на Суетиных, а там и Мишу-подростка послал пасти суетинских овец. Не за что Михаилу привечать тебя, Танька. А ну, сказала бы вот Мише, как после его отъезда ты донимал ее? Танька останавливал Марусю так, чтоб не видели люди, и ныл: в голосе его была вроде бы выстраданная .тоска( а глаза-то были всегдашние, наглые. «Што ж ты натворила?! — сокрушался Танька.—И с родителями я поссорился, как не хотели они тебя, что ты цыганской родовы,—теперь куды дальше? И хозяйствовать