Сибирские огни № 05 - 1972

ясней видны и сильные, и слабые его сторо­ ны. Сила — не в риторических декларациях (они есть в поэме), а в одухотворенном опытом недавних боев раскрытии нужности «прозы» армейской жизни, ее будничного, тяжкого труда, без которого не может быть и победы в бою. Именно этим поэма и по­ любилась воинам. Среди тех же записей, после авторского раздумья: «Да, только преодолевая трудности, солдаты становятся настоящими солдатами, и только так нужно об этом писать»,— зафиксировано и свиде­ тельство читателя: «Мне сказал вчера один капитан-тур- кестанец: — Правильно Вы написали: «По колено пыль, по пояс пыль, по грудь...» Гудзенко комментирует: «Эти слова мне дороже многих речей «за» или «против». ...Да, сегодня видней, чем тогда, не толь­ ко сила, но и слабости этой талантливой, для своего времени во многом новаторской, поэмы. Местами правда жизни уступает в ней место зарифмованной пропаганде уставных положений, и тогда живое лицо генерала вдруг подменяется ликом, а нача­ тый с хорошим, «теркинским» юмором ку­ сок («Веселый и опрятный, спешит в рай­ центр солдат») пропадает, уходит в песок, остается не реализован ни сюжетно, ни инто­ национно... Но я пишу не рецензию на поэ­ му, и мои критические замечания опоздали, а пафос поэмы —остался... ...Для моего поколения Гудзенко и его поэзия —это еще живое, свое, сегодняшнее... Вместе с тем —странно, но так!—это уже и история, история литературы. И, как при изучении и толковании всякой истории, тут не обойтись без споров. Есть и в разбираемом сборнике утверж­ дение, которое хочется оспорить. Я не вижу ничего бестактного в том, что Евг. Долматовский в своих, проникнутых горячей любовью к поэту, воспоминаниях говорит и о некоторой цветистости, вычур­ ности, как он выражается, «ухарской ро­ мантике», а проще сказать — литературно­ сти в стихах Гудзенко 1944—1945 гг. по срав­ нению со стихами 1941—1942 гг. Да, в поэти­ ческой эволюции Гудзенко был и такой поворот, такой виток спирали. Но о чем это свидетельствует? По мнению Е. Долматов­ ского, «лишь о неиссякаемом оптимизме, о том, что самые тяжелые испытания не со­ гнули тех плеч, на которые они легли». «Ухарская романтика» как свидетельство «неиссякаемого оптимизма» —несколько не­ ожиданно, не правда ли? По-моему, это свидетельствует совсем об ином. О том, как непросто давался такому человеку и поэту, как Гудзенко, переход — после ранения —из строя бойцов в строй профессиональных литераторов, как нелег­ ко — используем его же образ — «с тех вер­ шин в поэзию сойти». Долматовский верно говорит о том, что «у многих поэтов поколения, к которому принадлежит Семен Гудзенко, был после войны сложный период». Но странно, что эта сложность истолковывается им—сегод­ ня —в манере и интонациях, весьма напо­ минающих... критику тех лет, которая в зна­ чительной мере сама и создала эту слож­ ность. «Они не могли оторваться от окопных представлений о действительности, осмыс­ лить по-новому пройденный жестокий путь... Они словно продолжали окопную жизнь, в то время как их сверстники уже по горло были заняты восстановлением и мирным трудом. Эта болезнь краешком коснулась и Семена Гудзенко. Но он сумел скоро по­ нять» и т. п. А дальше —еще того гуще: «И если поэт откровенно (!) рассказывал о том, что ему все еще снится армейское, родное, он ото­ двигал от себя эти сны рукой строителя... чтобы не праздным гостем к столу гряду­ щего прийти» (подчеркнуто везде мной — А. К.) Так и написано бестрепетной рукой: «бо­ лезнь», «отодвигал». Как будто если война отходила в прошлое, то вместе с ней должен был безвозвратно —и чем скорее, тем луч­ ше! — «отойти», отодвинуться и проявивший­ ся в ней с такой яркостью высокий духов­ ный потенциал советского человека! Как будто продолжать писать о войне значило и впрямь вести себя как праздный гость на чужом пиру!.. Из песни слов не выкинешь. В 1946— 1948 гг. писалось и говорилось и не такое... «Нам было сказано, что все в нашей судьбе зависит от того, как скоро мы перейдем на мирные темы. Довольно решительно нас пе­ реключали на эти мирные темы...» —вспоми­ нает на страницах того же сборника Вас. Суб­ ботин. Вспоминает —со сдержанной го­ речью, ибо жизнь, уроки прошедшего двад­ цатипятилетию со всей неопровержимостью показали: идейно-нравственный опыт вой­ ны надо было не «отодвигать», а сохранять в искусстве, и «отодвигания» эти обошлись нам достаточно дорого... Вопреки сказанному Долматовским, Гуд­ зенко не позволил, не дал «отодвинуть» себя от своей пожизненной внутренней темы. Я в гарнизонном клубе за Карпатами Читал об отступлении, читал О том, как над убитыми солдатами Не ангел смерти, а комбат рыдал.., И далее: У каждого поэта есть провинция. Она ему ошибки и грехи, Все мелкие обиды и провинности Прощает за правдивые стихи. И у меня есть тоже неизменная, На карту не внесенная, одна. Суровая моя и откровенная. Далекая провинция — Война... Эта «далекая провинция» останется близ­ кой Гудзенко на всю его короткую жизнь... Останется как действительно неизменный «пробный камень» человечности, этический и эстетический критерий, как мир, населен