Сибирские огни, № 04 - 1972

Так Ульяна и не добилась толку. Страшась беды и не имея сил отойти от плетня, тут же и постелилась она в эту ночь, на соломке. «В случае чего, кинусь, подмогну ей, как ни то»,—твердо решила она. Но Иван не нашел Якова: ямщик укатил из Утевки с каким-то по­ ручением на целых трое суток... Утром деревня ошарашена была новостью, совсем нежданной: Иван Мельник заявил в сельсовете, что продает избу и уезжает из Утевки. И вот с полудня потянулись к нему разные непутевые болтуны, не имею­ щие и гроша в кармане. Распухший от водки Иван встречал каждого с угрюмой готовностью. Он понимал, что надежный покупатель придет позднее и пустобрехи явились только соглядатаями от настоящих хо­ зяев. Так и получилось. Настоящие пришли лишь под вечер. Пришли, по­ дивились на тупое равнодушие, с каким стал рядиться Иван. И только было воспряли духом, сообразив, что избу и подворье можно прибрать к рукам по дешевке, как вдруг нарезались на кремневую старуху: она заговорила круто, и тут-то начался настоящий торг —с застольем, с яро­ стным хлестаньем по рукам, с хитрым подходцем оттуда и отсюда... Марьяша, обвязанная так, что из-под платка одни глаза блестели, то и дело носилась из избы на погребицу и волокла кувшины квасу и пол­ ные плошки соленой капусты и огурцов. И все-таки выдалась такая ми­ нутка,— когда в избе чересчур сильно зашумели,—Марьяша словно тень проскользнула к Ульяне и торопливо шепнула: «До себя не допу­ стил. Валялась, как собака, на полу, возле кровати. Завтра съезжаем,— матери сказал,— в Покровку. Вот как далеко. Туда у него, слышь, бу­ мага есть, «назначенье», что ли, какое-то. Якову скажи. Сколько жить на свете придется —ни за что его не забуду. Хоть до смерти пущай бьют». И вот настало последнее Марьяшино утевское утро. Семья Мельни­ ка собиралась тихо, без суеты, даже ребячьих голосов не было слышно. Люди уж подумали, что никакого отъезда не будет, как вдруг ворота распахнулись, и со двора медленно выехала тяжелогруженая телега. Правил сам Иван, за его спиной сидели двое зареванных ребятишек. Сзади важно вышагивала корова, а рядом с коровой, по-старушечьи укутанная в темный платок, шла Марьяша. Мать Ивана осталась сто­ ять в раскрытых воротах. Лицо ее, вдоль и поперек исполосованное морщинами, выражало такое обыденное равнодушие, что Ульяна, да­ вившаяся от слез, со злым удивлением прошептала: «Вот идол бесчув­ ственный!» Иван возле каждого двора молча снимал картуз, мужики и бабы отвечали прощальными поклонами. А ребятишки бежали за подводой в некотором отдалении —они чуяли в этом необычном «обозе» что-то недоброе... Была это для Марьяши казнь, всенародная. Говорили потом, что шагать ей пришлось будто бы до самой Покровки и что только у околи­ цы посадил ее Иван на телегу. Через полгода докатился из Покровки недобрый слушок: Иван вроде так и не признал Марьяшу женою. А после слухи заглохли,— люди-то ведь совсем оторвались от своей деревни. А вот Яков остался. Этому озорнику, «баламуту», вечному бобылю Марьяша, видно, крепко полюбилась. В тот день, когда она, обреченная позору, шагала рядом с коровой, Яков гнал своих вороных из города, гнал, не жалея в первый раз за свою ямщицкую жизнь. Но не поспел. Коренник с храпом повалился на оглобли —загнал его Яков. Хозяин сорвал с жеребца сбрую, окатил водою —не помогло, не