Сибирские огни, № 04 - 1972

любимой, что у нас в Сибири есть неисчис­ лимые богатства, но к ним мы прибавим новые, перенесем своими руками сады из южных краев. Он не просто, так сказать, «информирует» женщину, а желает увлечь ее общественной целью, ставшей личной, за­ душевной мечтой самого поэта: И когда, по праву торжествуя, Мы пойдем по молодым садам. Яблоко созревшее сорву я И тебе, любимая, подам. Яблоко, взлелеянное нами! Полюби же родину мою,— Лес седой и звезды над горами, Полюби, как я тебя люблю! В этой просьбе, мгновенно, кажется, вы­ рвавшейся из души, есть мудрая наивность, только лишь и свойственная поэзии. В стихотворении «Последний привал» поэт, после похода по шорской тайге, сидит ночью у костра, поблизости от только что построенного гиганта индустрии — Кузнец­ кого металлургического комбината: Я отзвуки города слышу. И вот на лесном берегу Под пихтой, надежной, как крыша, Последний костер разожгу, Последнюю ночь скоротаю... Как-то привычней было бы изобразить КМК в индустриальном грохоте, в зное от­ крытых леток доменных печей. Но поэт на­ ходит своеобразную точку восприятия — из тайги, с глухого берега, где «ни шорох, ни шум не встревожит таежную, чуткую тишь», где зарево плавок видно «над кедрами». За этой тихой, задумчивой картиной мы ощу­ щаем масштабное явление: в вековечной глуши вырос гигант индустрии, дикая тайга становится обжитой. Но, вместе с тем, в стихотворении все время звучит интимный мотив, то уходя вглубь, то выявляясь непосредственно: Далекая, если б я мог,— Я б запахи ночи широкой, И сладкий кедровый дымок, И струи певучие Мрасса, И гул каратагской пурги...— Я все бы тебе на память • В походной принес суме, Чтоб ты, горожанка, познала И глуби, и дали, и высь, Где ветры и гул аммонала В единое эхо слились. Восприятие природы только в связи с человеческими деяниями раскрывается и в послевоенных стихах, в том числе и в «Вес­ не на Оби». В те дни, когда XIX съезд партии принимал очередной пятилетний план, в который включалось строительство Новосибирской ГЭС, на Оби долго не было ледостава, больше того, она небывало раз­ лилась в октябре 1952 года. Два эти собы­ тия объединились в сознании поэта: Небывалое что-то сталось В эти дни с рекою: она Вдруг стряхнула с себя усталость, Всколыхнулась до самого дна. Будто льдов разметав оковы, Разволнована до глубин, Тотчас хлынуть была готова На стальные винты турбин. В стихотворении есть поэтическая сила, ибо воображение поэта разбужено востор­ гом, удивлением по поводу такого знамена­ тельного совпадения явлений общественно­ го и природного характера. И все-таки «Весна на Оби», так же, как и последую­ щие «Слово о хлебе» и «Сказание о море», гораздо прямолинейней, патетичней, чем «Яблоко» или «Последний привал», вероят­ но потому, что эти послевоенные стихи ли­ шены плана лирического, интимного. А. Смердов —лирик по склонности ду­ ши и публицист по устремлениям, по психо­ логическому комплексу, выработанному всей его биографией. И тут выявляется некое противоречие. Когда из многоплановой свя­ зи: личная любовь — сибирская природа — общественные дела,— выпадала интимная лирика, то стих немедленно слабел, терял душу. Есть у Смердова стихотворение «Весна», написанное в начале пятидесятых годов. Кажется, нет ничего ближе для лирическо­ го поэта, чем неисчерпаемая, вечно эмоцио­ нальная тема весны. Но Смердов на сей раз не захотел быть лириком, он деловито перечисляет хрестоматийные приметы вес­ ны — «запели птицы, мир шумит зеленый», «и рвется к небу поросль молодая» —лишь для того, чтобы сотворить лозунговое обоб­ щение: «Наш новый век. Да будет нерушим высокий мир, который мы вершим». Чуть ли не все стихи в книге «Наш день», ¡вышедшей в 1953 г., написаны таким образом. Несомненно, на поэта оказали вли­ яние те самые литературно-критические взгляды, согласно которым лирика не может выразить героическую суть эпохи. Если Стюарт осталась верна лирике, пронесла ее в неприкосновенности до новых времен, то в Смердове рационалистическое стремление к политическим обобщениям, к публицисти­ ке жило довольно прочно, а лирическая под­ основа, вероятно, с годами ослабела. А. Смердова издавна тянуло к эпике, в нем всегда жила неуемная жажда выйти за грани своего таланта, разломать его рамки. Возвращаясь к сопоставлению двух на­ ших старших поэтов, можно сказать, что если Стюарт пила «не полным кубком», сдерживая свои возможности, не допуская «безумия в стихах», то Смердов, наоборот, все время рвался испытать себя дальше пре­ делов своего таланта, даже ошибаясь и ушибаясь, терпя неудачи. Такие его работы в эпическом жанре, как «Геохимическая поэма», «Товарищ Ва­ лериан», «Мои земляки», не оставили за­ метного следа в поэзии. Но однажды ему удалось сломать все грани, вырваться до новых пределов и прочно войти в советскую поэзию поэмой «Пушкинские горы». Прообразом героя поэмы Сергея Снеж- кова является молодой новосибирский поэт Борис Богатков. Он сражался в рядах Си-