Сибирские огни № 03 - 1972

Анны-Марии, было поздно: навстречу ему по коридору торопился Лоран, раскинув руки, будто он только и мечтал заключить Анри в объятия. Котга хмуро, молчаливо вернулся в номер. —■ Как вы все капризны! Как вас портит слава!—щебетал Лоран, поняв, что нежной прочувствованной встрече истосковавшихся соотечественников не бывать.— Ты мог бы встретить меня полюбезнее, мой мальчик! — Годы будто не меняли Лорана: такой же подвижный, ладный, с серыми голышами глаз на розовом гладком лице, под лакированным, черным, словно приклеенным к черепу зачесом.— Да, да. вот ведь письмо от Терезы. Ну, возьми же! Котта не брал письма: торг, ради которого прилетел Лоран, уже не имел смысла, а письмо жены могло только сбить Котта с толку, оно было как подножка, иначе Лоран не стал бы его привозить. — При чем тут Тереза: ее-то зачем впутывать?! — Ну-ну-ну! Значит, ты забыл, что она все знает. Ты забыл, что и сам-то ты теперь не здесь, а в Тулузе, у больной Терезы.— Он положил письмо на стол и пошел в ванную, сквозь шум льющейся воды донеслись обиженные слова Лорана:— Тереза сама настояла: не хочешь — не бери. В конце-концов, она не чужой человек. Может быть, ты отвык от нее в Мадриде, от всех отвык... Котта надорвал голубой конверт, извлек сложенный вдвое листок. «Анри,— писала Тереза, как всегда строго и однозначно, словно заранее считая его виноватым во всех смертных грехах и не заслуживающим снисхождения.— Я рада, что ты встретишься с господином Лораном. Хотя он не может предложить тебе ничего блестящего, дела у клуба неважные,— я это знаю, не от него одного,— жизнь во Франции, дома в семье будет дешевле и разумнее, чем твое мадридское существование...» — Сколько холодности и религиозного отвержения в этом назойливом повторе — Франция, дом, семья! в любимом словечке Терезы «существование», когда речь заходила об его отдельной жизни в Мадриде.— «Дети скучают по тебе, и я буду рада. Тереза». И приписка, неожиданная, отвергающая умышленную расчетливость первых строк, приписка совершенно в духе Терезы: «Я больше не могу так, в одиночестве, я близка к помешательству». Котта изорвал письмо: складывал и рвал, пока пальцам стало трудно справляться, и думал о том, что торг уже начался, Терезиными руками Лоран уже сделал первый ход. — А наши дела незажные,— сказал Лоран, растирая толстым полотенцем лицо, забираясь под расстегнутую рубаху к красноватой, безволосой груди.— Еще хуже, чем тогда. — Мне и Тереза об этом пишет,— холодно сказал Анри. — Увы, это ни для кого не секрет. Только банкротства затеваются втайне, а бедность бьет в глаза. — Теперь ведь хватает мест на стадионе! — мстительно заметил Котта. — А если они пустуют?! Что тогда? Тогда они — обуза! — Не стесняясь Котта, он надел свежую рубаху на женственный, с чуть отвисающей грудью, маленький, соразмерный торс и сказал льстиво: — Какие великолепные были оба твои гола, Анри! Это — классика! Но, увы, не в те ворота. — Не я выбирал ворота. Вы! — Ты прав, прав, Анри, я бы никогда не простил себе этого шага, если бы не знал, что он был необходим. Ужасная вещь — нужда! Но теперь ты должен быть с нами, ты... — Я дорого стою, Лоран,— жестко оборвал его Котта.— Боюсь, это вам не по карману. — Но ты можешь пойти на жертву! Ради своего клуба! — В Мадриде меня ждет контракт, я отложил решение на три дня, сказал, что хочу посоветоваться с женой.— Лоран не сводил с Котта восхищенных водянисто-серых, простодушных на вид глаз, будто он был не всесильным администратором, а одним из миллионов французских болельщиков, явившихся, чтобы умолить Анри вер-