Сибирские огни № 03 - 1972

— Так нужно. Я не храню фотографий близких. Боюсь. Они бы только мешали мне помнить тебя. В комнату проник, будто с трудом втиснулся, басовитый гудок. Анна-Мария поднялась, вслепую нашаривая туфли. — Это твой трубит?! — догадался Котта, но не с облегчением, а с чувством потери и даже растерянности. Он хотел вскочить, одеться, проводить ее, но Анна-Мария опередила его. Она встала коленями на коврик, удержала его за плечи и, поводя головой, несколько раз провела свисающими волосами по его лицу, по глазам. — Успею добежать, я длинноногая. Лежа на спине, он обнял ее, обхватив узкую спину, прижав ее к себе так, что и сдавленное ее дыхание, и твердость ключиц, и упругость острых грудей — все вошло в него, стало частью его плоти. — Нет,— шепнула Анна-Мария.— Этому не будет конца.— Она ушла из его рук, соскользнула на коврик, спросила, боясь его обидеть: — Правда ведь?! Так можно все испортить. Если бы мы встретились тогда, четыре года тому назад? — спросила она, когда Котта ушел в ванную. Он не ответил, вода лилась из крана, но он, конечно, слыхал. — Ты был женат тогда? — Анна-Мария ждала, он и теперь не ответил.— Я была дурочкой. Вряд ли я понравилась бы тебе. Он помог ей надеть плащ, но аппаратов не дал, все нацепил на себя. — Как нога? — Знаешь, ничего,— солгал Котта: когда он поднялся, было такое ощущение, что на ногу нельзя опереться,— чувство боли и странной хрупкости, ломкости. В ванной он помассировал голень, стало легче.— Все будет хорошо. Ты уедешь, а у меня все будет хорошо.— Он спросил небрежно: — Может, прислать телеграмму? — Нет, все обойдется. Ты везучий парень. Они спустились в прохладу еще не тронутой солнцем улицы, пошли быстро, подстегнутые двумя гудками,— пароход был совсем рядом, кто-то взбежал по сходням. Анри с пугающей отчетливостью увидел, как уходит суденышко, увозя Анну, оставляя его один на один с пройдохой Лораном, с утренней пустынностью залива, с чужими транспортами на рейде, с железным, холодным лесом стрел и кранов по ту сторону залива — 1ы могла бы остаться.— Они остановились у трапа. Котта попросил настойчивее:— Хотя бы до вечера. Анна-Мария не замечала пассажиров, помощника капитана, призывно махавшего им рукой, портовых матросов, уже прихвативших трап. Был только Котта, его просительный, срывающийся голос и карие, обиженные глаза. — Останься, пока я переговорю с Лораном. Я подпишу контракт, мы отпразднуем, и ты уедешь. Анна-Мария подняла руку, повела ею, будто пополоскала пальцы в нагретом поверху воздухе, прощально улыбнулась помощнику и шагнула влево, сторонясь съезжавшего на берег трапа. — А если я потом не захочу уезжать? — спросила она. — Уедешь. Ты не станешь долго со мною возиться. Она рассмеялась. — Ты эгоист, Котта, тебе только в беде нужны люди, чтобы было кому поплакаться. Он смолчал: да, с той поры, как он попал во власть Казначея, он перестал быть прежним Котта, разговорчивым, неунывающим южанином. Брел, как в темноте, среди капканов, страшась неудач, жил, боясь молчания Терезы и еще больше ее писем и телеграмм, полных подозрительного недоверия, неутешительных известий и горделивой, скрытой, поселявшей в нем отчаяние, тоски. — Отнеси все это наверх Она вновь передала ему свое тяжелое снаряжение. б Сибирские огни № 3 65