Сибирские огни № 03 - 1972

— Ну-ка, и мы помолчим, Котта. Вскинув голову, она быстро прошла вперед, как манекенщица по помосту, покачивая бедрами, потом повернулась к нему, встала по-мальчишески в маленьких стоптанных туфлях, заведя руки за спину. — Дания — добрая страна,— крикнула она.— Здесь приезжим везет. Когда шла война, датчане бежали от немцев в Швецию. И мой отец бежал, и потому я родилась там, от шведки. А если бы он бежал в Африку, родилась бы черной, уж он не утерпел бы, родил бы меня. Если бы они только родили нас, я бы век молилась на них, но они ведь пытаются еще и воспитывать... — Ну?! — Трусы не имеют на это права,— резко сказала Анна-Мария.— Я не досказала: теперь мы из Швеции ездим в Данию, как на рынок, тут дешевле. Может быть, я встречу на пароходе свою матушку: уж она-то умеет считать деньги. А ты— богатый?— Котта промолчал: вот еще глупости, какое там богатство.— Четыре года тому назад вы все казались мне богами. — Многовато богов! — Ну, не все, но ты— да. Я считала тебя самым красивым. — А оказалось? — Я напечатаю снимки — сам посмотришь. По-моему, ты стал лучше, что-то в тебе человеческое появилось. — А кем я был? — Красавчиком-футболистом! — Я и теперь все то же — футболист. — Не знаю, Котта, не знаю... Не вижу я теперь в тебе этого.— Она вдруг взяла его лицо в продолговатые ладони, сдавила скулы, скользнула руками к подбородку, приподняла голову, будто изучая ее лепку.— Усталый мужчина, не очень счастливый, озабоченный, подстегнутый жизнью. Я ведь немного колдунья. Она поднесла руку тыльной стороной ладони к его губам, и Котта поцеловал руку: не из неловкости и не по принуждению. Что-то было в ней страдающее и умное. Она незаметно впустила его в свой мир, поставила на одну доску с собой, и это на казалось обидным. И теперь, увидев, что Котта, не обиделся, она взяла его под руку и прижала его локоть к подвижному от ходьбы и глубокого дыхания боку. Обедали они поздно, в маленьком ресторанчике, устроенном на домашний лад, без музыки. Они пили испанский, цвета блеклого, идеально прозрачного янтаря херес. Котта подумал, что ему не следовало бы пить, что у Лорана нюх на вино острее, чем у полицейского инспектора, пойдут упреки и сетования. — Твоя жена — старая? — Как будто на нем написано, что именно в этот миг он подумал о Терезе. — С чего ты взяла? Мы ровесники. — А дети? — Что дети? Дети наши, общие. — Нет,— убежденно сказала Анна-Мария,— Она старше: прибавь ей возраст детей, женщине всегда надо прибавлять на детей, хоть чуточку. Мужчинам дети стоят немногого. Правда, правда, он и сам часто ругал себя, что живет отдельно, что из всех тягот жизни он выбрал себе только одну, трудную, но одну — выколачивать деньги. Тереза выглядит старше, но если бы ей два-три месяца отдохнуть, все встало бы на место. — Это неважно,— Котта нахмурился.— Мы с ней навсегда. — Ты что — католик?!— куньи, серо-коричневые брови Анны-Марии поднялись. — Не одни католики — праведники. — Так ты еще и праведник! — сказала Анна-Мария так громко, что люди за соседним столиком оглянулись на них. Она смотрела неверяще, испытывая его.— Я почему-то жалею твою жену. — Вот это напрасно, уверяю тебя!