Сибирские огни № 03 - 1972

ству здешних женщин. Только два человека в Мадриде—Дора и Казначей — понимали, что за всеми срывами Котта, за возникавшим вдруг на поле чувством одиночества стоит это общее ощущение непрочности. Поначалу Казначей советовал Котта привезти Терезу, потом замолчал. Позади остался Брюссель, металлически сверкнувшая полоса Кильского канала, самолет стал снижаться над скалистыми островками, над затейливыми проливами и зелеными равнинами Дании. Завтра в полдень они встретятся с Лораном в «Англетере», но селиться там Котта не стал. Такси привезло его на короткую улочку, неподалеку от центра, в дешевый «Минде-отель». Пассажирские суда в любой час дня и ночи стояли здесь перед глазами, перегородив улочку, запечатав ее корпусом, так что нос и корма прятались за домами. В те недолгие минуты, когда суда уходили, освобождая причал, открывался залив, транспорты и пароходы на рейде, а вдалеке лес кранов и стрел у грузовых причалов и судоверфи. Часто приходили суденышки из Мальме — самого южного порта Швеции, из которого в ясный день были видны в сиренево-голубой дали шпили Копенгагена. Здесь, вблизи портовой суеты, среди бражничавших моряков, тех, кому возраст или пустой карман закрыли дорогу в хмельной и беспутный Ньюхавн, здесь — на самой кромке сухопутной жизни — Котта было хорошо и покойно. Может, еще и потому, что именно здесь они жили с Терезой и седой портье, провожая ее взглядом, по-приятельски показывал Котта поднятый вверх большой палец — в знак одобрения и мужской зависти. Не болела нога, как будто и для нее оказался спасительным и асфальт причалов, влажный от водяной пыли, и морской воздух, и крупные, красивые, в сверкании водяных капель, цветы в витринах. Малолюдными переходами Котта вышел на площадь У Оперы, двинулся мимо гостиницы «Коомополитен» к Старой Королевской площади и от нее, забирая вправо, к солнечному в эту пору взморью... Лоран и Казначей... Неужели, пока он будет на что-нибудь годен, ему не уйти из их рук? Еще вчера больная нога толкала его к бегству, подбивала к бунту, но вот он почувствовал себя здоровым, он без опаски ступает на правую ногу, и, мысленно, он уже с ними, с Лораном или Казначеем,— лучше с Лораном! — он торгуется, улыбается им, хочет, чтобы его любили. Вернулся Анри Котта! Наш парень вернулся! Как же он будет настойчив, упрям, даже непереносим в завтрашнем торге с Лораном. Он не станет делать нового снимка: еще чего не хватало, самому напрашиваться в инвалиды! Котта прислушался: били по тугому мячу, часто и бестолково. За густым кустарником открылась огражденная барьером площадка: ворота, зеленый газон, орава мальчиков, гоняющих желтый мяч. Котта сел на барьер, уперев ноги в подстриженную траву, бросил к ногам пиджак и стал наблюдать. Так все и начинается,— и во Франции, и в Испании — чуть погорячее, с частыми стычками, здесь как-то более спокойно и чинно,— но та же радость, та же детская увлеченность, те же быстрые, крепкие икры и увертливые тела. Он не слышал голосов за спиной, привычного для горожанина шороха проскакивавших машин, не услышал и щелчков фотоаппарата, пока не увидел сиреневую линзу прямо перед собой, пока не раздался женский смех и радостный возглас: — Котта!! Котта!! Какая встреча! Позволь мне снять и в анфас. Затвор щелкнул, запечатлевая хмурую физиономию Анри Котта. Женщина говорила по-французски жестко, но без труда, она была высока, обвешана аппаратурой и сумками на длинных ремнях. Котта никогда прежде не видел этого бледного, чуть вдавленного внутрь лица, так что лоб и подбородок немного выдавались вперед, маленького кукольного носа с аккуратными вырезами ноздрей, пристальных и тоскливых зеленых глаз. Он оглядел ее плоскую фигуру, длинные ноги в замшевых, тесных в коленях брюках и только плечами повел. — Откуда тебе знать меня?! — пришла она на помощь Анри.— Я тогда была дурочкой, подойти к тебе побоялась.